Анатолий Чепуров
В ПУТИ
Рассказ
Одна нога у Петровича короче и посохла как-то, но на мотоцикле он все равно "дает шороху". А мотоцикл-то у него - "козел" старый. Треску - на всю Чугуновскую… Бабуськи бедные плюются вслед ему.
И возится, и возится в сарайке Петрович. Сперва - тихо. После - ка-ак затрещит… И дым…
Евпраксия, жена Петровича, выскочит на крыльцо: не сделал ли чего с собой муж. Да нет: "козлик" стоит, а Петрович под ним с гаечным ключом в зубах. Живой…
- Столько нежностей железке…
- Железка - она тоже человек, - ответит Петрович. - Ездить-то все охотники, а чтоб тряпочку взять и протереть или там гайку закрутить - никого.
…А собрались они завтра, между прочим, в Тундуш к дочке Марье. Стало быть - "на козле". Вот Петрович-то с утра сегодня опять возился в сарайке. Все пылинки сдул, все гайки затянул ("еще колесо отвалится"), бензин залил, масло сменил в коробке передач, - хоть на выставку достижений вези: не мотоцикл - конфетка! Вечером молока попил и опять в сарайку вышел полюбоваться. Евпраксию позвал.
- Как рублик блестит! - хвалился.
- Ага, "червонец"… - подзуживала жена, - "сто рублей"…
- Не понимаешь в красоте ничего, - незло огрызался Петрович, костыляя вокруг "конфетки". - Он же улыбается, просто… шепчет.
- Треском… - вставила Евпраксия. - Как поедем-то на нем - ужас!
- Не боись, мать! С ветерком! - пообещал Петрович.
- Перед бабами-то стыдно… Как на метле сидишь… Спиридоновы-то вон "Жигули" купили…
- Прыткая какая - "Жигули" ей подай… Штаны тут потеряешь с "Жигулями"-то… Во-о, машина! - он хлопнул "козлика" по спине, - ветерок, простор, крас-сота. Сел - поехал: хочешь - в магазин, хочешь - в баню, хочешь - по грибы. Мобильный. А "Жигули" что? Тыр-пыр в лесу-то, и - стоп машина!
Разговор свой продолжили уже в избе.
- Зато крыша над головой и тепло… Расти надо. Все растут, обзаводятся.
- Барахольщики больно стали, - сказал Петрович. - И копют, и копют, и копют… Половики километровые, атласы всякие, паласы напридумывали. Скупердяи… Уж все шифоньеры набиты, комоды - нет, опять на барахолку бегут, опять тащат. Когда натаскаются-то тащильщики…
- Рассуждаешь как-то интересно: "тащат". Охота красиво пожить, в достатке… Много ты понимаешь!..
- Я одно понимаю: не в этом счастье.
- А в чем же?
- А в том… Родился, уму-разуму набирайся, ремесло освой. Чем богат, то и отдай - выложи.
- А коли нечего отдавать? - полюбопытствовала Евпраксия.
- Дурак, значит! Только небо коптишь, добро переводишь…
Евпраксия мужа любила слушать. Подзуживала понарошку, чтоб масла в огонь подлить.
- Себя отдай! - сказал Петрович. - Не жадничай в тряпочку. Вот я лекальщик - человек точный, отдаю себя, значит, через лекальное дело…
Так они беседовали до вечера, а после легли спать пораньше, чтобы отдохнуть перед дорогой. Евпраксии ведь предстояло сидеть, "как на метле", всю дорогу до Тундуша. Сиденье-то у "козлика" так себе, неровен час - свалишься…
Петрович поднялся рано. Разумеется - сразу в сарайку. Жена чай согрела, покушать собрала, позвала его.
Посидели после завтрака, как положено, минутку перед дорожкой и - в путь.
Раскрыл Петрович ворота, вывел "коня" своего, тронул педальку - "заржал" конь. Вся Чугуновская проснулась…
Посадил жену, газу поддал и, маленько петляя, выехал в проулок. А там - прямо!
Евпраксия прижалась к мужу, "обняла".
- Не гони сильно-то! Уронишь…
- Не боись, мамуля! - кричал против ветра счастливый Петрович. - Я сам боюсь.
"Козлик" хлопал, радовался свободе: колесики весело катили.
Ехали по лесу - благодать! Теплый ветер обдувал, солнышко спину грело… Стала нравиться Евпраксии такая езда. Воздух чист, жизнью пахнет - молодой зеленью, землей, грачи кричат, весне радуются…
Петрович "козлик" свой вел уверенно. Лента дороги накручивалась на колеса. Путь пролег далее с шоссейной на проселочную, и стало совсем "весело" на кочках.
- Намозолишься так… - сказала жена.
- Терпи, мать!
Она терпела.
В одном месте особенно тряхнуло, даже мотоцикл затрещал басистее. Может, оттого, что вдали показались разноцветные крыши домов - Тундуш?..
Уверенно, как и раньше, Петрович вел машину по главной улице села.
Марька, услыхав треск, выбежала встречать, и Макар, муж ее, тоже вышел.
- А маму чего не взял? - спросила дочь.
- Как?
Петрович обернулся на "сбоку бантик".
- Как же?.. Погоди, Маш, - развернул он "коня". - Потерял я мамку-то! Тьфу ты!..
Километра два ехал обратно Петрович.
А Евпраксия сидела на лужайке среди пахучих желтых одуванчиков, веночек из них плела, напевала что-то… Ждала.
- Ты что тут, мать, делаешь?
- Дышу.
- Не ушиблась, мамулька?
Слез Петрович с мотоцикла, заглушил мотор.
- Тут не больно? Нет? А тут?
- Цела, вроде.
- Ну, ты даешь! - прямо-таки сел муж.
Хорошо ему стало - жену нашел. Обнял ее. Сказал:
- Люблю ведь я тебя, дуру.
- Спасу нет - как любишь.
- Нету мне спасу… Поцелуемся, что ли?
- Что ли, молодость вспомним?
- Нашла стариков. Мы ишо молодые… "Вся жизнь впереди-и-и…"
Филипп Мозгляков
ИЗ ДНЕВНИКА ВАСИ БЕРЕЗКИНА
Тропинка поднимается в гору. По обеим сторонам ее стоят задумчивые березы и сосны.
Небо над лесом чистое, голубое. Солнышко еще только взошло и греет слабо, трава мокрая от росы.
Сережа и дедушка Семен Васильевич идут по тропинке в лес. Дед знает, что на горе есть старая вырубка, а на ней, возле почерневших пеньков, выросли опята.
Тихо. По низам, где подлесок густой, горит багрянцем рябина, а у берез на зеленых ветках уже виднеются желтые листочки. На том месте, где тропинка под березкины ветки ныряет, лежат опавшие листья. И от того, что их никто не топтал, - похожи на новые березовые монетки. Зовут их за это сходство сойкиными денежками.
- Красивые листочки? - спрашивает дедушка у Сереги.
- Красивые, - отвечает Сережа. И только он стал их собирать, прилетела сойка.
Она будто и вправду деньги свои сторожила: села на ветку, качается, а сама синим глазом на березу косит. Нарядная такая, сизоперая. Посидела да как закричит:
- Кер-кер!
Вот, мол, я какая, казну не считаю, деньгами тропы в лесу осыпаю.
Расхвасталась глупая сойка, а сама, наверное, не знала, что лето красное прислало в наши края золотую осень с богатыми дарами.
Между прочим, дедушка Семен Васильевич так и сказал Сереже:
- Все богаты теперь. Осенью даже воробей "пивоварит".
* * *
Выдумала мама на Новый год устроить домашнюю лотерею. С нее-то все и началось. Оно, может, и не началось бы, да Зинка, старшая сестра, руку в шапку с билетами сунула раньше меня и вытащила… ружье. Ну зачем девчонке ружье?
Торт выпал на папкин билет. Смеха ради, что ли? Вот если бы бабушке, так нет! Ей - билет в театр. Ведь дома дел невпроворот: обед сварить, посуду помыть, в комнатах прибрать…
Больше всех повезло маме. За нее мы все рады. Путевка в санаторий… Да, измучилась она с нами.
За меня тоже все радовались. На моем билете Зинкиной рукой была написана издевательская фраза: "Счастье на весь год".
Я-то наперед знаю, что мне от этой фразы прибудет. Мама говорит: "За годом, что за морем". Мопед хоть бы отвалило… Э, да знаю я, что это за счастье на весь год! Может, с него вся беда и началась.
Зимние каникулы на радость школьникам устроены. И мне, значит. А где моя радость? Я даже на домашней елке у Кольки не был. И все из-за этого "счастья на весь год".
Решил я его испытать в тот же день. Забрался на крутик, что по прогнозам ученых-геологов вырос перед нашим домом около двух или трех миллиардов лет назад и теперь вот уже одиннадцать лет меня дразнит: "Влезь, влезь, если не трус!"
Я действительно трусил до маминой лотереи. А тут расхрабрился и забрался. Летом я бывал тут чуть ли не каждый день, а зимой да еще на лыжах - впервые.
"Хорошо, - подумал я, - когда мечтам предела нет". Дух захватило, а тут еще ветер шипит в самое ухо: "У-у-у… вниз быстрее, а то сброшу-у-у".
Только какой же я Вася Березкин, если ветра испугаюсь? Постоял я, полюбовался простором и… кувырком.
Домой меня принес папка. Осмотрела мама и, как медик настоящий, сказала: "Хорошо ногу, не шею сломал".
Я, утирая слезы, подумал: "Началось мое счастье".
В кровати было тепло и мягко. В окно я видел, как Колька с мальчишками из нашего дома катались со злополучного крутика, и от зависти у меня душа горела.
Я бы, наверное, совсем скис, если бы не бабушка. Она говорила мне, что все, что болит, обязательно заживет, - кроме совести. Поэтому теперь знаю, что, если у человека больна совесть, он тоже несчастлив.