Собственная метаэтика Уильямса мешала ему, однако, как-то характеризовать моральные достижения и условия нравственного прогресса или применить свою схему для обоснованной критики исторически или культурно "чуждых" обычаев. (Его деятельность на посту председателя Королевской комиссии отличалась, пожалуй, излишним либерализмом, так как ограничения накладывались только на демонстрацию педофилии и садомазохизма, в то время как изготовители порнографической продукции получили возможность неограниченно ее производить и продавать кому угодно.) Уильямс считал, что мы приобретем лучшее понимание нравственности, если станем пользоваться такими "плотными" этическими терминами, как "мужественный", "великодушный", "двоедушный" - вместо "тощих" и бесцветных кантианских терминов "правильный", "неверный", "допустимый", "запрещенный" и тому подобных. Но подобные утверждения отличаются консервативной предвзятостью, ибо предложенные им "плотные" термины имеют хождение в совершенно ином контексте. Наконец, попытка Уильямса приравнять идею о функции "сожаления деятеля" к идее объективной моральной ущербности представляется весьма спорной, поскольку переживать сожаления и угрызения такого рода могут лишь люди, получившие достаточное нравственное воспитание. Кажется, Уильямс по умолчанию предполагает высокий уровень нравственного воспитания само собой разумеющимся, поскольку только такое воспитание делает человека способным чувствовать стыд или вину в соответствующих ситуациях, и иначе не бывает. Даже если бы о некоторых деталях такого воспитания можно было рассказать без ссылок на основные школы философии морали, подвергнутые Уильямсом беспощадной критике, мы имели бы право сказать, что Уильямс, без всяких на то оснований, предположил, что его образовательный уровень является универсальным и общедоступным.
В некоторых случаях Уильямс резко подчеркивал импровизационные аспекты человеческой жизни, необходимость отвечать на появляющиеся возможности разрывом связей с прошлым. Где-то еще он выражал свое восхищение тем, как чувство внутреннего "долженствования" приводит к установлению норм этического поведения - строгих норм, являвшихся частью "характера" в древнегреческом смысле этого слова, характера, по-видимому, утраченного нами в современном обществе. Он не ввел эти два противоположных признака нравственной жизни в рамки одной философской конструкции, хотя если бы он написал эссе о жесткости и импровизации в теории морали, то у него наверняка получилось бы нечто проницательное и волнующее. Его понимание архаики и любовь к ней вступали в конфликт с его же мнением о том, что чуждые народные обычаи ни в коем случае не могут стать образцом для подражания в других сообществах. Часто ли такое раздвоенное мышление (например, по поводу существования и идентификации "подлинных интересов" или по поводу возможности социального равенства) отражает теоретическую неразрешимость и трагический конфликт, который присущ Уильямсу, или он просто слишком торопливо приходил к своим выводам? Эти и другие вопросы, возникающие при чтении его сочинений, будут какое-то время еще занимать умы многих философов.
5 РОРТИ
Алан Малаховский
Для Рорти характерен революционный взгляд на философию, науку и культуру, и главное - понять, до какой степени он прав.
Бернард Уильямс
Верный, хотя и не единственный признак того, что философа можно считать значимой "фигурой", состоит в том, что о его работе становится трудно говорить без членения ее на различные периоды. Когда такое случается уже при жизни философа и возникают споры относительно той или иной периодизации, то мы можем с полной уверенностью сказать, что данный философ действительно является крупной величиной. Исходя из этого, Ричарда Рорти можно считать большим философом задолго до его преждевременной смерти, наступившей 8 июня 2007 года.
По меньшей мере с момента публикации в 1989 году книги "Случайность, ирония, солидарность" философские сочинения Рорти принято делить на три категории: (1) сочинения, касающиеся острых споров вокруг аналитической философии; (2) сочинения, в которых делается попытка опровергнуть предпосылки и основные утверждения аналитической философии; (3) сочинения, в которых рассматривается, анализируется и продвигается то, что можно на-
звать "пост-аналитическим прагматизмом". Как и подобает в отношении истинной "фигуры", эти три категории сочинений относят к трем временным периодам. Таким образом, первый соответствует "раннему Рорти" - человеку, сделавшему солидный, но своеобразный вклад в аналитическую философию; второй соответствует "среднему Рорти" - философу, бросившему вызов традиционному самоописанию философии, но не порвавшему полностью ту пуповину, что связывала его с этой философией; а третий - это "поздний Рорти": мыслитель, исповедовавший "пост-аналитический прагматизм", но при этом сохранивший свободу своего творчества от конвенциональных рамок.
Суждения о философской значимости этих различных "периодов" противоречивы, и вовлеченные в спор философы яростно спорят друг с другом. Наиболее враждебно настроенные по отношению к Рорти распадаются на два лагеря. Они разнятся оценкой работ Рорти, созданных на протяжении трех периодов. Представители первого лагеря - назовем их традиционалистами - неохотно признают, что "ранний Рорти" имеет несомненные заслуги в развитии аналитической философии. Прежде всего они ссылаются на его вклад в философию разума и, в частности, на его статьи об "элиминирующем материализме". Иногда, правда, благосклонного упоминания удостаиваются его работы о "трансцендентальных аргументах". В этом случае Рорти якобы представил ценные "исправления и дополнения" к "новой и улучшенной версии главного аргумента "Трансцендентальной дедукции" Строусона", по поводу которого Кант утверждал, что "возможность чувственного опыта каким-то образом влечет за собой возможность чувственного опыта относительно объектов" ("Аргумент объективности Строусона", 213).
Однако, сделав эту уступку, критики далее утверждают, что в работах среднего периода Рорти повернулся спиной к своим ранним достижениям и встал на путь создания произведений, лишенных философского интереса. Что касается "позднего Рорти", то они однозначно считают, что его сочинения полностью подтверждают их вердикт о том, что случилось с Рорти после того, как он утратил интерес к аналитической философии, - с философской точки зрения работы этого периода подозрительны и могут даже принести вред, если относиться к ним серьезно. Для этих критиков существуют только два Рорти. Первый - это "аналитический Рорти", мыслитель, достойный восхищения и уважения, по их мнению, который таковым бы и остался, если бы не сошел с правильного пути. Что же касается второго, "мошенника и прагматика Рорти", то его считают отступником, сделавшим себе имя на философских скандалах.
Ко второму лагерю принадлежат философы, как правило, европейские, не связанные с аналитической традицией. Мы вправе назвать их континентальными. Их Рорти раздражает по совершенно иной причине. Для них "ранний Рорти" - это всего лишь один из многих аналитических философов, способствовавший маргинализации или, того хуже, опошлению великой традиции серьезного мышления от Гегеля и Ницше до Хайдеггера и Дерриды. Яростнее всего они возражают "среднему" и "позднему" Рорти. Философы этого лагеря не согласны с мнением традиционалистов о том, что Рорти предал аналитическую философию, и скорее ощущают, что Рорти предал их. Они не считают, что Рорти восстал против аналитической философии, порвал с ней и освободился от нее, и поэтому рассматривают его сочинения, посвященные не признававшим аналитическую философию мыслителям, - таким, как Хайдеггер и Деррида, - как коварную попытку восстановить в философии гегемонию аналитического подхода. По их мнению, прагматизм Рорти, украшенный экстра-аналитическими побрякушками, - это троянский конь. И опять мы имеем двух
Рорти. Целиком не принимают ни одного из них, хотя и по разным причинам. В первом случае это обыкновенное безразличие. Во втором случае, видимо, придерживаясь старого правила - враг, рядящийся в тогу друга, самый опасный смертельный враг, - соответственно относятся к Рорти с нескрываемой враждебностью.
Именно по причине этих вздорных споров необходимо тщательно проанализировать, интерпретировать и оценить философское наследие Рорти. Но прежде чем более подробно вникнуть в суть этих споров и прикинуть, закончатся ли они когда-нибудь, мы должны коснуться некоторых подробностей биографии Рорти и хронологии его главных работ.
У истоков
В двенадцать лет я уже знал, что смысл существования человека - борьба с социальной несправедливостью.
("Троцкий и дикие орхидеи" - "Философия и социальные упования", 6)