В очерке, посвященном Корнелю, Сент-Бев опирается на труд одного из биографов французского драматурга, заимствуя из него сведения о характере автора "Сида". Данные заимствования предпринимаются именно для того, чтобы показать, что целый ряд аспектов творчества Корнеля обусловлен особенностями его психологии. Так, само обращение Корнеля к сюжету испанской эпопеи Сент-Бев трактует как следствие таких моральных качеств его, как "добродетель, прямодушие и доброта". "Честный, высоконравственный, привыкший ходить с гордо поднятой головой, он не мог не поддаться сразу же глубокому обаянию рыцарских героев этой доблестной нации. Его неукротимый сердечный пыл, детская искренность, нерушимая преданность в дружбе, меланхолическое самоотречение в любви, культ долга, его открытая бесхитростная натура, простодушно серьезная и склонная к нравоучениям, гордая и безупречно честная, – все это должно было ему внушить склонность к испанскому жанру" [Сент-Бев 1970, 55].
Таким же образом – через установление "естественной" связи между драматургом и его творением – у Сент-Бева осуществляется и разбор образов трагедии. "Герои Корнеля величественны, великодушны, доблестны", их "нравственность" безупречна, так как их автор "в глубине души подобен своим героям", – пишет Сент-Бев [там же, 63]. Объясняя схематизм в образах отрицательных героинь Корнеля ("этих очаровательных фурий"), Сент-Бев ссылается на то, что их автор "плохо знал женщин" в силу того, что вел "семейную жизнь почтенного буржуа, ни разу не поддавшегося соблазнам и вольным нравам театральной среды" [там же, 53]. Когда же Сент-Бев замечает достоверность в изображении Корнелем женского характера, он также ссылается на личный опыт автора: "Он сумел воплотить в Химене и Полине ту благородную силу самоотречения, которую сам проявил в юности" [там же, 63], – пишет критик, имея в виду "почтительное" и самоотверженное чувство молодого Корнеля к женщине, которая не ответила на его любовь.
Совсем по-иному Сент-Бев выстраивает очерк о своем современнике – Флобере. Он не располагает систематизированными сведениями о личности автора, как в случае с Корнелем. Возможно, поэтому очерк строится не как жизнеописание, а как анализ центрального произведения автора – романа "Госпожа Бовари". Сент-Бев тонко выявляет те черты флоберовского стиля, которые выглядели столь необычными в контексте французской литературы 1860-х годов. Это "совершеннейшее беспристрастие автора", "внеличный характер" романа, обращение к скучной правде жизни, "потрясающая правдивость", безжалостная ирония и "жестокая вивисекция" в отношении характера героини, "неумолимая обстоятельность" в описании ее смерти и, наконец, отсутствие "положительного начала". При этом, соответственно идее поиска "естественной" связи между личностью автора и его произведением, Сент-Бев отыскивает "ключи" к вышеперечисленным особенностям стиля Флобера в фактах его биографии, самым значительным из которых для критика становится принадлежность Флобера к династии врачей. На этой почве сложились "дух исследования, наблюдательность, зрелость, сила и некоторая суровость" Флобера-романиста. "Г-н Флобер, отец и брат которого – врачи, владеет пером так, как иные – скальпелем. Вас, анатомы и физиологи, я узнаю во всем", – так в тональности удовлетворенного своим поиском исследователя заканчивает очерк Сент-Бев.
Достоинство метода Сент-Бева Г.К. Косиков связал с "силой его психологической интуиции": "Сент-Беву действительно удалось создать целую галерею запоминающихся, замечательных по точности и красочности "литературных портретов", к которым мы обращаемся и поныне, когда стремимся представить себе "живой облик того или иного писателя прошлого" [Косиков 1987, 12]. Очевидную слабость методологической стратегии Сент-Бева составляет ошибочное отождествление биографического автора с автором внутритекстовым. Эту сторону метода Сент-Бева отрицал Марсель Пруст: метод, писал он в эссе "Против Сент-Бева" (опубл. в 1954), "требующий не отделять человека от его произведения", "игнорирует обстоятельство, становящееся хорошо нам известным, если мы заглянем в самих себя, а именно: книга является продуктом иного "я", нежели то, которое проявляется в наших привычках, в обществе, в наших пороках" [пит. по: Косиков 1987, 13].
§ 3. Немецкая романтическая герменевтика: Ф. Шлейермахер, В. Дильтей
Создателем немецкой романтической герменевтики является Фридрих Шлейермахер (1768-1834) – протестантский теолог, профессор философии и теологии Берлинского университета, заведующий секцией философии в Королевской академии наук, занимая вакансию которого он "обошел" Фихте и Гегеля, также претендовавших на эту должность. В Берлинском университете Шлейермахер читал лекции по дисциплине "герменевтика", однако книги с таким названием он не издавал. Та "Герменевтика", которая была опубликована под именем Шлейермахера посмертно, представляет собой реконструкцию его учения, предпринятую на основе собственных заметок ученого и студенческих конспектов его лекций.
Шлейермахер выстраивает свою герменевтику в период кризиса аристотелевской поэтики. Это период, когда активно дискутируется вопрос о том, что же должно быть предметом формирующегося литературоведения. Сторонники поэтики связывали цель филологии вовсе не с установкой на понимание смысла произведения. Предмет филологии, в рамках данной концепции, – не смысл, а форма текста, соответствие канону. Поэтому и цель филологии для сторонников поэтики состояла в описании эффекта, который производит текст, и в сохранении его для потомков. С позиций немецкого романтизма такая точка зрения была высказана Ф. Шлегелем, который в эссе "О непонимании" определил филологию как "непонимающую науку", т. е. такую, в задачи которой понимание смысла вовсе не входит. И в этом, по Шлегелю, состоит ее отличие от философии, которая и должна заниматься смыслом.
Шлейермахер, близкий друг Ф. Шлегеля, редактор его журнала "Атеней" и защитник его романа "Люцинда", вступает в полемику с мнением Шлегеля относительно возможностей и задач филологии. Он настаивает на том, что филология может быть понимающей наукой и в этом качестве она существовала на протяжении веков параллельно с поэтикой – в форме классической и библейской герменевтики. Поэтому и свое учение о понимании смысла Шлейермахер называет герменевтикой, имея в виду древнюю традицию толкования смысловой стороны текстов.
Однако в то же время Шлейермахер вступает в полемику и с ней самой. Предшествующая герменевтика, пишет он, занималась толкованием отдельных трудных мест, встречающихся в древних текстах или в Библии, описывая, таким образом, случаи возможного непонимания. По Шлейермахеру, понять "трудное" место текста вне установки на понимание всего текста невозможно, понять отдельное место можно только в связи с целым текста. Поэтому стратегия герменевтики, с точки зрения Шлейермахера, должна быть другой: герменевтика должна изучать не отдельные случаи возможного непонимания, а сам процесс понимания, ибо он представляет собой очень сложный вид человеческой деятельности и серьезную проблему. Поясним этот тезис.
По Шлейермахеру, целью понимания является смысл речи другого человека. Однако каждый человек, в соответствии с романтической концепцией, представляет собой неповторимую индивидуальность: каждый, как пишет Шлейермахер, "на свой лад выражает человечество". Уникальностью своеобразия отличается и речь каждого человека – устная или письменная, поэтому проникновение в ее смысл и требует определенных усилий со стороны понимающего.
В ситуации чтения понимание направлено на смысловое своеобразие авторской речи. Толкование смысла авторской речи и есть задача герменевтики. Причем Шлейермахер рассматривал герменевтику как науку, которая способна на "лучшее понимание" авторской речи по сравнению с тем, как сам автор понимает ее. "Понять автора лучше, чем он сам понимает себя и свое творение" составляет цель герменевтики по Шлейермахеру. Герменевт, считает он, способен на лучшее понимание авторской речи, так как он владеет особыми правилами интерпретации. Поэтому герменевту и подвластно понимание тех смыслов, которые скрыты даже от авторского разумения.
В качестве главного правила герменевтики выдвигается следующее: "Целое понимается через часть, а часть понимается только в связи с целым". Это правило впоследствии получило название герменевтического круга (Zirkel in Verstehen), хотя сам Шлейермахер данный термин в отношении обоснованного им принципа толкования не использовал. Обоснование действия данного принципа покоится у Шлейермахера на оригинальном понимании авторского произведения. Сформулируем его, прежде чем вернуться к прояснению принципа герменевтического круга.