Предметом конкретного анализа у Бурдье является, в частности, структура и история литературного поля во Франции второй половины XIX в. С одной стороны, лицо французской литературы этого времени определяет борьба между гетерономным и автономным принципами. Первый принцип олицетворяет буржуазное искусство, второй – "чистое искусство", декларирующее отвращение к буржуазной концепции литературы и буржуазному художнику. С другой стороны, внутри субполя чистого искусства происходит борьба между "новичками" (представителями Парнасской школы) и "держателями символического капитала" (романтиками). Парнасцы отвергают романтическую исповедальность, выдвигая идею нейтрального, неаффективного письма. Свою позицию они подают как возрождение античной традиции, от опоры на которую в свое время отказались романтики (напомним название сборника Л. де Лиля, в предисловии к которому была изложена позиция, ставшая эстетической основой Парнасской школы: "Античные поэмы"). Однако, как пишет Бурдье, обращение парнасцев к античности вовсе не является фактором чисто эстетического порядка: это не бескорыстная борьба с "устаревшей" романтической эстетикой, а борьба за лидирующее положение в поле литературы. Причем поддержку своей позиции парнасцы находят в целом ряде внешних факторов: это публикация в 1819 г. эллинистической поэзии А. Шенье, открытие статуи Венеры Милосской в 1820 г., греческая война за независимость, смерть Байрона.
Итак, по Бурдье, литературное произведение никогда не возникает только на основании этико-эстетических установок автора, оно возникает в определенный исторический момент развития поля литературы и в результате усилий конкретного агента этого поля, направленных на обретение того или иного вида капитала в пространстве конкурирующих с ним субъектов. Бескорыстной литературной практики, по Бурдье, не бывает.
Отношение к произведению как к своего рода писательской "акции" в процессе передвижения его по полю литературы, с точки зрения Бурдье, может способствовать выявлению глубинной семантики произведения, ведь такой угол зрения позволит разглядеть в тексте следы писательской полемики с позициями других агентов литературного поля. В свою очередь, в рамках такого подхода, как настаивает П. Бурдье, можно преодолеть крайности внутритекстового и контекстного подходов к произведению, ибо объяснение внешних обстоятельств возникновения произведения социоанализ предлагает использовать для проникновения в его смысловую глубину.
§ 4. Возвращение и трансформация феноменологической традиции
Критика постструктуралистской теории со стороны феноменологии приводит к обоснованию нового подхода в изучении литературы. В ряде последних работ В. Изера он получил наименование антропологического. Настаивая на необходимости "антропологической реформы" литературоведения, Изер исходит из того, что современная критика не должна больше заниматься выработкой методов интерпретации и построением интерпретационных моделей. В этом направлении она прошла свой путь до конца, в своем постструктуралистском варианте парадоксальным образом обосновав ошибочность любых интерпретаций, с одной стороны, а с другой стороны, легитимизировав ничем не ограниченную интерпретационную практику.
Изер считает, что современная критика должна перестать изготовлять модели для интерпретации и сосредоточиться на исследовании тех функций литературы, благодаря которым она "сопровождает человечество с самого начала его исторической памяти". Антропология литературы и должна объяснить, "зачем у нас существует такой коммуникативный медиум, как литература, и почему мы постоянно его обновляем", какие антропологические потребности и нужды он удовлетворяет и что он "открывает нам относительно нашего собственного человеческого устройства".
Возможность ответа на эти вопросы Изер увязывает с необходимостью изучения того, как в разные исторические эпохи функционирует художественный вымысел, каким контекстным потребностям он соответствует.
Отвечая на вопрос относительно универсальной функции художественного вымысла, Изер настаивает на том, что он позволяет осуществить "волнующе свободный доступ к недостижимому", "придает форму тому, что ее не имеет, и в то же время обеспечивает воплощение того, чего [еще] нет, давая ему некую перспективу", т. е. "наделяет потенциальным присутствием" то, чего нет в наличии, что в реальности отсутствует, что не может быть объяснено и вне вымысла останется недоступным для человеческого понимания. Эту идею хорошо конкретизирует следующий пассаж из работы Изера "К антропологии художественной литературы": "Зачем же мы создали этот способ представления [художественный вымысел. – О.Т.] и почему он сопровождал нас всю нашу историю? Можно ответить определенно: желание не воспроизводить уже имеющееся, но найти подход к тому, что иначе нам недоступно. Мы не имеем доступа, например, к началам, концам или "основам", из которых мы исходим. Начало и конец есть рамки реальности, которые мы не в состоянии ощутить на собственном опыте или познать научно. Существуют такие модусы переживания и представления, как самоидентичность или любовь, реальность которых столь же неоспорима для нас, как и тот факт, что мы никогда не знаем точно, что это такое. Очевидно, однако, что мы не готовы признать границы познания и нам необходимы образы, чтобы передать неведомое" [Изер 2008, 10, 11].
Так художественный вымысел "расширяет человеческое", способствует "самопросвещению" и самопониманию человека, активизируя в его сознании процесс саморефлексии. В свою очередь, работа воображения и саморефлексии, стимулируемая литературным вымыслом, способствует "объяснению и становлению реальности".
Конкретизируя исследование функций художественного вымысла по отношению к конкретным историческим эпохам, антропология литературы могла бы, как пишет Изер, "диагносцировать условия человеческого существования", характерные для данной эпохи, т. е. выявить те ценности, желания, нужды и потребности соответствующего культурного контекста, которые выразили себя только в фантазийной форме, форме художественного вымысла. Изер называет совокупность этих переживаний "обратной стороной культуры". Доступ к ней для исследователя возможен только через исследование литературных образов, созданных в рамках данного времени, ибо образы воображаемого "питаются идеями и желаниями" эпохи, которые не могут сохранить свое содержание вне того образного, фантазийного воплощения, которое придает им литература.
Антропологически ориентированное изучение литературы, считает Изер, также позволит вернуть литературе и литературоведению то положение в культурном пространстве, которое они, казалось бы, утратили в эпоху господства аудиовизуальных средств информации и прагматически ориентированных исследований.
Литература
Генетическая критика во Франции. Антология. М., 1999.
Гринблатт С. Формирование Я в эпоху Ренессанса // НЛО. 1995. № 35.
Монроуз Л. Изучение Ренессанса: поэтика и политика культуры // НЛО. 2000. №42.
Эткинд А. Новый историзм: русская версия //НЛО 2001. № 47.
Шайтанов И. "Бытовая история" // Вопросы литературы. 2002. Вып. 2.
Козлов С. На rendez-vous с новым историзмом // НЛО. 2000. № 42.
Смирнов И.П. Новый историзм как момент истории // Смирнов И.П. Мега-история. К исторической типологии культуры. М., 2000.
Бурдье П. Поле литературы // НЛО. 2001. № 45.
Изер В. Изменение функций литературы // Современная литературная теория. М., 2004.
Изер В. К антропологии литературы // НЛО. 2008. № 94.
Изер В. Вымыслообразующие акты. Глава из книги "Вымышленное и воображаемое: Набросок литературной антропологии" // НЛО. 1997. № 27.
Hirsch E.D. The Aims of Interpretation. Chicago, 1976.
Hirsch E.D. Validity in Interpretation. Yale, 1971.
Заключение
Адресуя данное учебное пособие молодым литературоведам, мы бы хотели, заканчивая его, актуализировать ту проблему, с обозначения которой оно было начато, – проблему выбора критического метода в исследовании литературных явлений. Ж. Старобинский, размышляя над этим вопросом в статье "Отношение критики" (1967-2001), противопоставил понятию "метод" понятие "критического пути". Любой специфический метод, пишет Ж. Старобинский, "ограничивает исследовательское поле": он заставляет исследователя выделить для анализа лишь отдельный аспект и "забыть обо всем остальном, застывая в кругу тех истин, которые дает <.. > тот или иной методологический выбор". Поэтому Старобинский считает правильным для критика не ограничиваться применением какой-либо предустановленной методологической программы, а уподобить свою работу "пути", "дороге", "странствию", т. е. "стараться переходить от одного методологического плана к другому", сопрягая "разные методологические императивы" и не пренебрегая никакими из них, если они способствуют размышлению критика над таким сложным объектом, которым является литературный текст.