"… многия ради Твоея благости и долготерпения, не прогневался еси на нас, ленивых и грешных…" – они давно уже не просто признают даже самые обидные, глупые грехи, как лень или эгоизм, например, но знают и живо чувствуют их наличие. Не вольно им на ум приходят мысли о том, как, например, благополучно недавно прошла операция Петра, их зятя, как де Косте удалось избежать отравления, это первое, что невольно пришло им на ум, из того, что случилось за последнюю неделю. Что же они? Не смогли проявить достаточно заботы о младшем сыне и отнестись со снисхождением к его выпаду. За три дня едва заметили, что у Фернандо проблемы, что парень в тоске и всё время грустит, хотя де Косте столько с ним таскался, но он думал только о своих делах, только о том, как ему обидно. Как глупо со стороны уже поживших на свете людей.
С каждой новой строчкой чувства переливаются: осознание, что их союз существуют, когда вокруг столько разлук, лишь за счёт одной Любви, рождает благодарность; благодарность переходит в укрепление решимости измениться, при взгляде на всё нелицеприятие собственных ошибок и зла; покаяние переходит в надежду, надежду на то, что среди войны за добро, распростершейся уже почти на 6 миллиардов полигонов, истинная Сила поможет держаться, в желании изменятся и не отступать в стремлении стяжать Любовь.
"Ныне приступили мы, грешные и обремененные, к Тебе …, не смеем же взирать на небо, только молимся, говоря: "Дай нам, Господи, ум, да плачем о делах наших горько"", – тут слезы брызнули из их глаз. Нет, они не пытались что-то накручивать, после более чем 30 лет совместных попыток жизни в Духе Любви, слёзы сами посыпались градом, они всей душой припали к рубежу двухсот летнего канона.
Постепенно слёзы высыхают, слова звучат решительней, а в глазах проявляется взгляд надежды, ныне, они вторят словам двенадцати векового канона мученика Феостирикта : " Множеством искушений томимые, к Тебе прибегаем, спасения ища. О Матерь Слова и Дева, от бед и несчастий нас спаси! … Исполни, Чистая, весельем сердца наши, Твою неомраченную давая радость, родившая веселья Виновника".
Озарившись благодарностью, надеждой и мужеством на строках канона ангелу хранителю, они совсем забыли о времени, есть только они и огромный мир, огромная семья пред ними, проходившая через то же, что и они, стремящаяся к Тому же, к Кому и они. Кажется, слова настолько ожили, что вот-вот они увидят перед собой собор людей, говорящих этими же строками. Более того, именно сейчас они осознали, что в домах по всему острову как минимум полторы сотни людей точно так же переживают эти строки.
Так они сердцем и умом продолжили Богообщение иными строками: покаяние сменяется мужеством и искренним дерзновением : "Господь пасёт меня и ни в чём не даст мне нуждаться на месте, где зелень обильна, – там Он меня поселил, у воды спокойной воспитал меня, душу мою обратил, направил меня на пути правды ради имени Своего. Ведь если я и пойду посреди тени смертной, не устрашусь зла, ибо Ты – со мною: жезл Твой и посох Твой – они меня ободрили. Приготовил Ты пред лицом моим трапезу напротив теснящих меня, умастил елеем голову мою, и чаша Твоя опьяняет меня, как крепчайшая. И милость Твоя будет следовать за мною во все дни жизни моей, и обитать мне в доме Господнем на долгие дни!" И они с жаждой пропускают новые строки: ирмосы рождают мужество и какое-то ликование, словами тропарей они умоляют о милости, дабы приступить к самому великому чуду, продолжающемуся из века в век, в своём уме, осознанно и со смирением. И, наконец, последующие строки отвечают их горячему сокровенному желанию.
"Да будет так". На часах пять утра. В горле пересохло. И по ним видно, почему принята традиция, не пить и не есть перед каждым совершением этого великого события. Им просто не важно, что им немного не хватает воды. Есть и другие причины, но это самая сильная. Они все в поту, они мало спали, но сердце ещё бьётся очень часто. Они взволнованны и это придаёт им бодрости.
Дверной замок защёлкнулся и они идут, обнявшись, прогулочным шагом по улицам, ещё освещаемыми фонарями, напевая в полголоса песнопения полутра тысячелетней, тысячелетней, полу тысячелетней и совсем небольшой давности. Этим утром они свободны как никогда.
Город спит, природа замерла, и только в каменной церкви горит множество свечей, стоит толпа народа, всем существом предстоя в ожидании чуда, и церковнослужители снуют туда-сюда, приготовляя всё для службы. 5:45. Вокруг свежо. Свет не горит, и только свечи и тишина, все замерли, когда … А впрочем, вся глубина переживания союзом двух любящих сердец ранее описанного действия и совершающегося ныне всё равно не передаваема. Об этом можно что-то сказать. Но всё равно не получится понять. Это можно только пережить самому. Среди того, что можно высказать – это чувство единения всех пришедших, живое наблюдение как совершаются, реализуются события нового завета и по сей день. Это то, что каждая служба бесконечно глубока и неповторима. Особенно та. Дело в том, что почти все люди пришедшие в храм в это утро очень хорошо знали друг друга, жаждали одного и того же и несли единый крест. Неспешно совершающаяся, то затихающая, то громогласная, то приходящая в движение, то замирающая многочасовая служба, отшлифованная более чем пятнадцатью веками практики, дающая возможность лучше понять и почувствовать даже очень далёких святых, предков и просто знаменательных личностей, она гармонична преображала, если того хотел человек, весь настрой и ход мыслей. Каждый раз это превращалось, при должном желании, в филигранную работу над личностью, над разрешением вопросов и прочим. Такое событие – принять самого Бога! Они должны бы волноваться. Но вот как-то и всё. Служба так прекрасна и плавна, как будто сама тебя за руку ведет по духовной тропинке к Событию и легонько проводит через это Событие дальше, при этом позволяя преобразится сердцем и умом до любой глубины, к какой ты только готов.*
· * Следующее предупреждение и разъяснение являются следствием исключительно моего личного выбора и мнения.
· Всё написанное курсором пишу, вдохновившись традицией Вселенской Православной Церкви. Конечно, Западная Европа, без сомнения, регион с населением преимущественно католического толка. И в этом смысле, возможно, логичнее было описать эту часть в духе Католической традиции. Но, как, к счастью, православный, я просто не знаю, что делать с этой традицией. Великое множество людей, прибывающих в Католической Церкви, как это не больно признавать, не имеют и половины глубины православной традиции личной молитвы и церковной службы. В современной духовной практике католичества почти всё оказалось упразднено, и это не по сравнению с уставами и предписаниями поместных православных церквей, не по сравнению с теорией, а по сравнению с современной практикой православных, которая сравнительно с тем, что должно быть, сама не на высоте. О первом факте мне остаётся только сожалеть, о втором молится, и стараться трудится не покладая рук. Это было только моё личное мнение, если вдруг кому кажется, что мой взгляд на современную католическую традицию не верен – был бы искренне рад здесь ошибиться.
Так, как-то даже не заметно, весь храм осияли лучи уже совсем вставшего солнца, а церковнослужители снова засуетились. Не посредственно сама служба закончилась. Несколько мгновений абсолютной тишины. Помолившись про себя, священник вышел к народу с крестом в руке: " Мы не видели своих близких. Кто-то давно, а кто-то недавно. Они пропавшие? Для властей да. А для нас? А вот это во многом зависит от нас. От того во что и как мы верим. Для христианина они не пропавшие. Для любящего сердца они никуда не исчезли. Они в наших сердцах. Не оставляйте друг друга. Не оставляйте и себя без единственного истинного Утешителя. Приносите Богу свои переживания, не оставайтесь с этими переживаниями в одиночку наедине. И пребывая вместе в любви друг ко другу, разделяя друг с другом общий крест, будем утешаться и отрезвляться от уныния словами апостола Павла : Братия, не скорбите как не имущие надежды, аминь". Де Косте как будто рухнул. Он повернулся и взволнованно искал одно лицо. Он прошёлся в один угол храма, потом в другой. Тут за руку его взяла жена : " Кто? За кого ты беспокоишься?"
"Я … Я – начал рассеянно де Косте – за , вот! – де Косте вгляделся в лицо молодого человека, и успокоился, хотя остался немного расстроенным – брата не давно пропавшей девушки".
"Да я помню. Это он? Хочешь, подойдём?", – пропуская людей к выходу из храма, поинтересовалась она.
"Давай", – де Косте боясь раньше времени попасться на глаза, попытался зайти с боку.
"Господин Мальейру", – де Косте с ужасом обнаружил, что не знает какие слова сказать дальше.
"Господин де Косте" – сказав это, Мальейру замер, весь напрягшись – " Господин де Косте" – его голос дрогнул, он снова замер, уже немного трясясь – " О Сабине нет новостей?" – он уже почти проскулил эту фразу.
"Нет, мне очень жаль. Я в тупике. Я не знаю. Я пытаюсь найти новые способы для установления её местонахождения" – выпалил скорострельно де Косте, и, хотя знал, что может быть такое сейчас не полезно, но слёзы всё равно брызнули у него из глаз.
"Скажите мне, что вы держитесь" – горячо просит де Косте, сделав пару вздохов.
Мальейру эти слова заставили крепко задуматся. Так он немного успокоился и, с минуту помолчав, сказал : " Не уверен, насколько это поможет, но я иду на крестный ход. Я пока жив, господин де Косте".
"Это она?" – поинтересовалась жена де Косте, завидев фотографию молодой девушки в руках Мальейру.
"Да"
"Для нас было бы честью, пронести вместе с вами этот портрет на крестном ходу" – волнительно проговорила она.
Брат расплылся в дрожащей улыбке.
И нет предела боли,