Самая страшная притча
Памяти протоиерея Вячеслава (Резникова)
В моем доме завелась змея,
С нею богатеть я стал в себя
Богатеть в себя, увы, не в Бога.
Приносила мне она червонцев много…
Но ужалила однажды в ногу
Эта гадина любимого коня.
Конь издох. И горько плакал я…
А потом решил: "Сейчас убью
Эту подлую зловредную змею!"
В тот миг же ко мне вползла змея,
Царскими червонцами звеня:
"Ты коня вовеки не вернешь,
Если ты сейчас меня убьешь.
И что проку – благодетеля губить?
Лучше нового коня себе купить".
Отложил я в сторону тесак,
Уползла змея на свой чердак.
Но ужалила жену мою змея.
Умерла она, и горько плакал я.
И решил, что обязательно убью
Эту злую и ревнивую змею.
В тот же миг вползла ко мне змея
Золотой валютою звеня:
"Положи на место острый нож,
Все равно жену ты не вернешь.
Ты же умный, не какой-нибудь дундук,
Наполняй деньгой еще один сундук!"
Что потом случилось – ой-е-ей! –
Умер сын, ужаленный змеей,
Умер сын –кровиночка моя –
Ну, теперь не жить тебе, змея!
А змея с деньгами тут как тут:
"Сына нет, – но деньги в дом плывут.
Ты же умный, не какой-нибудь дундук,
Наполняй скорей еще один сундук!"
А вчера, вчера в начале дня
Эта гадина ужалила… меня!
Ночь прошла в горячечном бреду:
"Если оклемаюсь, то… убью
Эту подколодную змею!"
Оклемался утром и опять
С тесаком пошел змею искать.
А змея с деньгами тут как тут –
Деньги снова в сундуки мои текут…
И опять ползет, ползет к моим ногам змея,
Червонцами чарующе звеня…
И тесак в кусты забросил я…
Ломоносовский тракт
Мы живем в расстрелянной деревне,
Здесь все так, как сорок лет назад:
Здесь качели виснут на деревьях,
Плодоносит яблоневый сад.
На крылечке солнышком согретом
Под ногами старые газеты
О Ежове "доблестном" шуршат.
На столах застыли самовары
И стаканы грязные стоят.
Не допили чай свой, не допили
Поселенцы с Дона, кулаки,
Их чекисты на корню сгубили,
И зарыли скопом у реки.
Поселенцы жить, как все хотели,
Как их предки двести лет назад.
Догнивают детские качели,
Плодоносит яблоневый сад…
Видение
Ты видишь девчонку,
Тонкие ножки,
У ветхой сторожки,
На пристани сгнившей
На том берегу?
Близ Княж-Погоста,
Где жил я немножко,
Лет, эдак, восемь
В глубоком снегу?
Моет девчонка тонкие ножки
Там, у сторожки, на том берегу.
Мне жалко девчонку,
Подростка-сосенку,
За то, что течет в ней
Славянская кровь:
Отправили маму
В глухую сторонку,
В гнилые бараки
Под лагерный кров.
Кто папа девчонки,
Поди, отгадай:
Микула-крестьянин,
Мамай-вертухай?
Не важно! Не важно!
А важно, что вижу
Я Деву-Россию на том берегу!
О, друг мой, ты молод,
И молод вполне,
Ты мог бы добраться
На утлом челне
К девчонке-России
На том берегу…
Ты можешь, ты можешь,
А я не могу…
У тихих вод
У тихих вод поток времен
Струит по лунным фазам,
И нет фамилий, нет имен
И не вмещает всех нас Разум.
Мы безымянные. Нам нет
Во тьме Вселенной места:
Пусть гаснет животворный свет,
И возникает Продолжатель чести
Былых мифических времен.
А мы останемся на месте
Своих условленных надежд,
Своих условленных понятий
Средь торжествующих невежд
И обнаглевших автократий.
Мы – русские. У тихих вод
Уходит в ил простой народ…
Памяти философа Зиновьева
Как сегодня вечер тих и светел,
И тоской отчаянной томим
Над купиной этих грустных ветел
Соловьем разлился серафим.
Он поет о том, что всем известно
И о том, что неизвестно всем,
О насущном хлебе, хлебе пресном,
И о том, как выжил Вифлеем.
И о том, что нет на свете грешных,
Разве грешен мелкий муравей?
Льется песня чудная неспешно
И тоскует мудрый Моисей.
Знает он, что муравей ничтожен,
Муравей для государства жил.
Человейник будет уничтожен,
Человейник это заслужил…
Страсти по Моабиту
Жизнь без вкуса, запаха и цвета –
Ляг в могилу и перекрестись…
Все безвидно, как в начале света
И никак на свете не спастись.
Я подстрелен был советским строем
Буржуазной властью был добит.
Я теперь ночами горько вою:
"Будь моим спасеньем, Моабит!"
Я добит безрадостной Россией,
Где чужие люди правят бал,
Истощают жизненные силы
И куют на этом капитал.
Я убит давно жестоким бытом,
Где-то там, под Китежем, убит,
Где дороги к Богу перекрыты,
Где душа с душой не говорит,
Где о воле мне поет синица,
Где лесной мне лагерь часто снится
И тюрьма в Берлине – Моабит.
Мне сказал однажды Солженицын:
"Моабит – добротная темница,
Как оплот, защита и как твердь,
В ней от жизни зэку можно скрыться
И в усталой дреме умереть".
Кремлевская символика
Символ Неба жизнью управляет,
Он – судьба, пророчество и рок
Для того, кто в жизни выбирает
Добродетель, зло или порок.
Я смотрю на звезды этих башен,
На семейство желтых куполов –
Симбиоз двух символов ужасен,
Но еще ужасней вид орлов,
Двухголовых выродков природы,
Воспаленный бред больных мозгов…
Кто отец чудовищных уродов –
Сумасшедший царь или Монгол?
Кто из них насильник? Кто Мессия?
Кто поял славянскую Россию,
Испоганил наш цветущий дол?
Невозможно этой хищной птице,
Как другим, охотой прокормиться –
Ей дают уморенных рабов
Блудники от власти и блудницы,
Кто гнести народ всегда готов.
* * *
Я, конечно, умер раньше срока,
Я уже давно здесь не живу,
Но стрекочет яростно сорока
Мне о том, что скоро я умру.
Не боюсь я смерти, уж поверьте,
В чаще жизни мрачной и пустой
Свое сердце я доверил смерти -
Этой правде чистой и простой.
На берегу Ефрата
У реки извечной, быстротечной,
У времен текущих как вода
Я сижу и плачу безутешно,
Как вдова распятого раба.
Мы сидим у берегов Евфрата,
Плачем горько, нет прощенья нам –
Мы вчера властям заклали брата,
Чтобы как-то угодить врагам,
Чтобы выжить как-то самым хилым,
Самым умным людям на Земле –
Сколько нужно храбрости и силы
Чтобы я сумел помочь тебе…
Я сижу на берегу Евфрата,
И молюсь, и плачу, и скорблю –
Я в любом из вас увидел брата,
Я любого преданно люблю.
Под лучами красного заката,
В благодати Бога самого
Я сижу на берегу Евфрата…
Тихий вечер. Рядом – никого.
Старуха
В душах наших полная разруха,
В головах идейный винегрет.
По ночам безумная старуха
Нам готовит праздничный обед.
Любим мы ночами веселиться,
Растлевая за ночь сотни душ.
Не пора бы из Москвы и Ниццы
Нас отправить в дикий Гиндукуш
На расправу яростным талибам,
На работу рабскую в горах?
Мы забыли про свою погибель,
Перед Богом безотчетный страх.
По ночам безумная старуха
Из "соломки" варит внукам квас.
В наших душах полная разруха –
Бог без нас спасти не может нас…
О юдоли поэта
Михаилу Фридману
Над миром неслась небывалая песня,
Но кто ее пел никому неизвестно.
Та песня была не про то и не это,
Та песня была о судьбине поэта.
Та песня была о несчастной душе,
Которой страдать невозможно уже…
Та песня звучала не там и не где-то,
Та песня неслась над землею поэта,
Который от света безумно устал
И спрятался в тесный, глубокий подвал.
Хорал благодатных неясных светил
Таланту земному хвалу возносил.
Та песня была о юдоли поэта.
Когда это было? Не будем об этом…
Быть может, в субботу. За плотным обедом,
Когда кто-то вспомнил беднягу-поэта…