Современная исследовательница взаимоотношений А. Блока и А. Ремизова – 3. Г. Минц отмечала, что "ремизовское чувство России привлекало Блока… совершенно иным, чем у самого поэта, к ней подступом", что "писателей роднили постоянная, тревожная и любовная мысль о России, представление о родине как о главной человеческой ценности" . Это ремизовское чувство Родины, даже языческой "прародины", породило и его толкование народных мифов и детских сказок в "Посолони", и особенно язык этой удивительной книги. В годы работы над "Посолонью" в Ремизове окрепло чувство "вины" перед языком допетровской эпохи, перед той памятью (в мифах, суевериях, "русалиях", в играх скоморохов и т. п.), которая в итоге реформ Петра I "потеряла власть над умами и оказалась где-то внизу, в пережитом историческом слое, многократно перекрытом последующими, более новыми наслоениями" . Для Ремизова эта подпочва была столь плохо "прикрыта" культурными слоями – и это при всей любви к Пушкину, Гоголю, Достоевскому, Тургеневу! – что он искренне считал возможным расслышать русский природный лад, оживить беллетристику пересказом народных сказок. "Слово – живое существо: подаст свой голос", – говорил он. Оно и "подало" этот голос.
"…Книга сказок А. Ремизова – яркая, простая, кристально-прозрачная, детская, – писал известный литературовед, социолог, идеолог народничества Р. В. Иванов-Разумник. – А. Ремизов вовсе не уходит от жизни. Всем своим творчеством показывает он, что царство "Святой Руси" – поистине внутри нас, по крайней мере тех из нас, которые способны чувствовать всю поэтическую прелесть народного "мифотворчества", всю глубокую детскую мудрость народных верований, понятий, представлений" .
К "Посолони" Ремизов предпослал своеобразную интродукцию, стихотворный пролог, в котором он на свой лад обосновывал право на уход в мир сказок, сновидений, право на идеализацию русского сказочного фольклора. "Уйдем мы отсюда, уйдем навсегда", – словно звал он всех, кто страдал душой в каменном Петербурге. Куда уйдем? В страну, где "злую судьбу не прокаркнет птица-вещунья", где "мимо на ступе промчится косматая ведьма", где "мимо за медом-малиной Мишка пройдет косолапый"…
Они не такие…
Не тронут.
Надо сказать, что в эту страну, в "прекрасное далеко" сказок, былин, русская культура в короткое время Серебряного века устремлялась с особой жадностью. Вспомните только прекрасные иллюстрации современника и ровесника Ремизова – художника И. Я. Билибина к русским сказкам (1899–1902), к пушкинским "Сказке о царе Салтане…" (1904–1909) и "Сказке о золотом петушке" (1906–1907). Читатель тех лет словно по-новому увидел Пушкина – с пролетающей на ступе Бабой-ягой, с заблудившейся в темном лесу Василисой, с древнерусскими теремами. Рядом с этим книжным ансамблем Билибина возникла в эти же годы и стихотворная вариация этого сказочного мира – книга "Ярь" (1906) С. Городецкого и музыкальная его версия – балеты композитора И. Ф. Стравинского "Жар-птица" (1910), "Весна священная" (1913).
Эти балеты, имевшие грандиозный успех, были представлены Парижу известным театральным и художественным деятелем, пропагандистом русского оперного и балетного искусства за рубежом, основателем (вместе с художником А. Бенуа) объединения "Мир искусства" С. П. Дягилевым. Их постановки были задуманы как грандиозная выставка забытых, не затронутых ни Н. А. Римским-Корсаковым в его операх-сказках, ни А. Н. Островским в пьесах, ни художниками-передвижниками, и даже В. Васнецовым, богатств фольклора, преданий и мифов еще языческих времен. Все это были не просто поэтические или музыкальные реконструкции "старины глухой", но глубокие по смыслу раздумья, догадки о судьбах России, прочтение тайн русской души, родственной безбрежным далям, сказочным мирам Русской земли.
Влияние творчества В. М. Васнецова, Н. К. Рериха и древнерусской живописи, в особенности иконы, сказалось даже в архитектуре тех лет, в "русском модерне" (здание Исторического музея, Казанский вокзал в Москве, построенное в 1913 году в виде старинных палат здание Нижегородского банка с росписями И. Я. Билибина).
Ремизов тоже собрал в "Посолони", очистив от сюжета, от назидательности, образы славянской языческой нечисти: кикимор, калечин-малечин, билибошек, персонажей из свиты Кащея, и поместил их в необычное красочное и звуковое пространство. "Слово, звук и цвет – одно. То, что звучит, то и цветет", – говорит он. И доныне не потускнели, не выцвели краски этого чудесного, будто расшитого полотна: "Зацвели белые и алые маки. Голубые цветочки шелкового льна морем разлились по полю. Белая греча запорошила прямым снегом без конца все пути. Встали по тыну, как козыри, золотые подсолнухи. Сухим золотом-стрелками затеплилась липа , а серебряные овсы и алатырное жито раскинулись и вдаль и вширь; неоглядные, обошли они леса да овраги, заняли округ небесную синь и потонули в жужжанье и сыти дожатвенной жажды " ("Черный петух". Здесь и далее выделено мной. – В. Ч.).
Современники прекрасно почувствовали густоту, плотность красок ремизовской "Посолони", близость его образов к живописи "Мира искусства", отчасти примитивистов. Стихийная жизнь природы обрела свой язык в "Посолони", язык, требующий повышенного внимания, активного постижения. " Лес в пожаре горит и горит ", "собиралась заря в восход взойти"; "шумный колос стелет по ниве сухое время " – подобный язык не имеет "пустот", зияний, он весь состоит из бликов, корней слов.
В сказках "Медведюшка" и "Змей" звучит мысль о вечности и неистребимости жизни, о том, что никому нельзя запретить цвести и радоваться на мир Божий: ни цветку, ни зверюшке, ни малой пташке. Сколько доброй иронии в "совете" дятла медвежонку: "Человека остерегайся, глупыш!.. Человеки тебя в цепь закуют. Вон Скворца Скворцовича изловили, за решеткою теперь, воли не дают. Летал к нему – "Жив, – пищит, – корму вдосталь, да скучно". У них все вот так!" И по сравнению с этим естественным хрупким миром природы мир игрушек становится детям скучным: "Игрушкам тоже зима надоела".
Никого из друзей Ремизова не обманула детскость, простодушие пересказа, прирученность всех бесов, бесенят, кикимор, черных петухов, змеи Скоропеи или Ильи-Громовика. А. Блок в 1910 году в статье "Противоречия" заметил, что улыбка Ремизова лишь внешне детская, утешающая, приглашающая забыть про страшный мир. На самом деле он всегда показывает нам "весьма реальный клочок нашей души, где все сбито с панталыку, где все в невообразимой каше, летит к черту на кулички".
По мере приближения бури – войны 1914 года, двух революций 1917 года – Алексей Ремизов продолжал и углублял свою "реконструкцию" сказочных и христианских миров в духе особого, не официозного, а "народного христианства", имевшего часто языческие корни. Он настойчиво утверждал, что Русь не знала и не узнает мук "богооставленности", что ее не покинут все святые, в Русской земле просиявшие, что их заветы живут в обрядах, играх, суевериях, балагурье, притчах, пословицах, сказках. Но излагал он эти идеи весьма своеобразно. Вместо канонической Троицы – как на известной иконе Андрея Рублева – он прославлял иную, более земную, народно-христианскую Троицу – это Христос, Богородица, Никола Мирликийский (покровитель Руси). В его книгах "Николины притчи" (1917) и "Россия в письменах" (1917), Никола-угодник, добрый седенький старичок с посохом в руках, обходит Русскую землю. Он опаздывает на совет к Илье-пророку, главному из русских святых.
"– Что, Никола, что запоздал так? – спросил Илья. – Или и для праздника переправляешь души человеческие с земли в рай?
– Все с своими мучился, – отвечал Никола, присаживаясь к святым за веселый золотой стол, – пропащий народ: вор на воре, разбойник на разбойнике, грабят, жгут, убивают, брат на брата, сын на отца, отец на сына! Да и все хороши, друг дружку поедом едят.
– Я нашлю гром-молнию, попалю, выжгу землю! – воскликнул громовный Илья.
– Я росы им не дам! – поднялся Егорий.
<…>
– Смерть на них! – стал Михайло-архангел с мечом.
– Велел мне ангел Господень истребить весь русский народ, да простил я им, – отвечал наш Никола Милостивый, – больно уж мучаются.
И, восстав, поднял чашу во славу Бога Христа…" ("Никол а-угодник").
Пожалуй, в подобных изложениях мифов, поверий, в этих "заботах святых о бестолковых детях России", в тревогах: да что же еще они натворят со своей жаждой пострадать за всех! – звучала уже тема и "Окаянных дней" (1917) И. Бунина, и "Несвоевременных мыслей" (1917–1918) М. Горького, и даже "Солнца мертвых" (1923) И. Шмелева. Ремизов словно предвидел трагический слом русской истории в 1917 году.