Ким. Если бы не твой Гитлер, эти дороги никто ломать бы не стал. Да они и помнить не помнят про вашу весну! Ты слышишь? Мы все забыли! У больших стран хватает дел! А у вас за всю историю было одно событие – войска вошли. Да нам просто лень таким коротышкам, как вы, объявлять войну. Нам некогда душить вашу Чехию, ай, прости, Германию. Цепляйся за Гитлера, за корни цепляйся! У тебя даже Гитлера нет!
Хелфрид отворачивается, закрывает лицо руками.
О, черт! Хелфрид, да прости ты меня! Прости. Все, мне плевать на страны. Просто ты меня достал, я сорвалась. Прости. Хочешь, я завтра уволю русскую? Хочешь?
Хелфрид. Хочу.
Ким. Все, обещаю. И пить без тебя не буду. Клянусь. Давай вместе запишем в дневник? Хочешь, я подпишу даже? Где? Вот здесь? Все, подписываю. Я ставлю дату. Видишь? Завтра ее не будет.
Отрывок из интервью
Первый – второе лицо единственного числа.
Второй – Катя.
Первый. Але! Ты меня слышишь?
Второй. Да! Я слышу тебя! Боже мой, какое счастье! Как это здорово говорить: "Боже мой", а не "мой Бог"! Как хорошо говорить по-русски! Как вы? Уже снег вовсю? А здесь лето, все наоборот.
Первый. У вас на другой стороне Земли все наоборот, ходят вверх ногами и небо перевернуто.
Второй. Небо здесь ужасно перевернуто. Только здесь есть свой глобус, там Австралия наверху, а мы внизу.
Первый. Ты видела? Я тебе отправил прикол. Если все материки вместе обвести по контуру, то они похожи на котенка, который хочет съесть Австралию.
Второй. Съесть? А может быть, его тошнит Австралией?
Первый. Слушай, а ты кенгурятину ела? Мы тут на день рождения ходили в зоопарк, тебя вспоминали. Там кенгуру. У них такие особенные глаза.
Второй. Как у коров?
Первый. Да. Только у коров они кажутся обыкновенными. Так ты ела?
Второй. Нет, я не могу. Они похожи на огромных крыс.
Первый. Здорово…
Второй. Я очень хотела сливочного мороженого, у нас здесь есть целый магазин мороженого, просто рядами. Со вкусом чипсов, колы, инжира, винограда… Я попросила сливочное. Они спрашивают: как это? Со вкусом молока? И дали мне какую-то водянистую ледышку из сухого молока. Я фыркнула. А один продавец другому говорит по-испански, думали я не пойму: она, наверное, русская. Русские на морозе едят жирные куски замороженного масла, вместо мороженого.
Первый. Да, у нас сейчас только масло есть, под тридцать жмет, на кафедре в куртках сидим. Трамваи опять встали, пешком стал в универ ходить. Но это еще туда-сюда, пешком теплее. Тебе-то хорошо! Ты там купаешься каждый день?
Второй. Купаюсь. Не каждый день.
Первый. Какая ты счастливая.
Второй. Да, я очень счастливая. Прям лопну скоро от счастья. Здесь в автобусах тараканы.
Первый. А в домах?
Второй. А в домах летающие тараканы. Соседи мексиканцы оставляют на кухне объедки, а тут климат такой, что через час любой кусок покрывается червями. Я выбрасывала их, чуть не стошнило. Тут тепло и влажно, палку воткни – зацветет.
Первый. Как я хочу быть на твоем месте. Я бы все обтыкал палками. Так достало каждый день считать копейки, смотреть телевизор, говорить с кошкой, а жизнь такая большая где-то мимо… Так хочется ноги засунуть в океан.
Второй. Ты дома?
Первый. Да, у нас уже двенадцатый час ночи. Конечно, дома.
Второй. А я нет.
Сцена пятая
Свободная граница
Окрестности Сочи, недалеко от границы с Абхазией. Черное смородиновое небо, яма. На дне ямы, прижавшись щекой к стене, сидит Мансур.
Голос Тамаза(сверху, почти шепотом). Брат? Ты где, брат?
Мансур поднимает голову, вглядывается в черноту.
Это Тамаз. Это я, брат. Ты здесь?
Мансур. Я в яме. Глубоко. Прыгай. Я один, не бойся.
Тамаз прыгает, не глядя, чуть ли ему не на голову. Они валятся в разные стороны, стонут от боли.
Ты сказал: "Беги, я догоню". Я в сторону Сочи и побежал. Ты где ходил? Тебя столько нет, я испугался и спрятался. Они за тобой идут?
Тамаз. Не, пограничник не уйдет с места, им на граница стоять нада. Нада паспорты у всех смотреть. У них Олимпиада, хорошо охранять хотят. Они нам пакеты с порошок подкинули, у них план. По план надо посадить кого-то.
Мансур. Тебе порошок пограничник подкинул? Почему тебе? Ты же их! Ты – абхаз! У тебя же паспорт есть! Тут же Абхазия – Россия, свободная граница, кроме паспорт, ничего не нада.
Тамаз. Тут недавна свободная граница, раньше, когда Ельцин был, мужчинам абхазам нельзя была в Россия. Никак вообще, только женщин наших брали, нас нельзя. Ельцин с грузин Шеварнадзе дружил. Грузин изморить нас хотел, так бил, чтоб никуда не сбежать.
Мансур. Когда это было? Ты маленький был, меня не был. Теперь зачем так?
Тамаз. А теперь свобода. Теперь нада показать, что границу хорошо охраняют, нада ловить кого-то. Сегодня русский на границе стоит, он мотоцикл не пустил. Ты когда побежал, он сказал: "В седле, в колесах… везде наркота". Весь мотоцикл поломал, наркотик не нашел. А раз поломал ни за что, он мне целый мотоцикл должен. А у него нету, вот он порошок и подкинул. Я говорю: "Отпусти, брат, пока никто видит. Ты наврал, я прощу тебя, денег дам, только пусти. Тут же братья у меня, все… вся Абхазия, все узнают. Обида будет". Он говорит: "Беги, пока не видят. А увидят – я в тебя стреляю. Не сердись". Я и побежал.
Мансур. А может, ты сейчас соврал? А может, был наркота? А может это твоя семья порошок подкинул, чтобы ты его в покрышка пронес через граница?
Тамаз. Ты заткнись, а? Это семья! Не мог абхаз абхаза подставить! Я видел, это пограничника порошок.
Мансур. А может не семья подставить? Может, ты сам?
Тамаз. Ты сдурел? Меня замели, тебя замели. Зачем мне так?
Мансур. Не знаю.
Тамаз. Я же сейчас больше тебя рисковал. Я ж вперед тебя пропустил и сказал: беги. А если думаешь, я тебя бы тут кинул, то ты… ты… вообще… пес…
Мансур. Ладно, ладно. Я верю тебе, брат… Деньги он все взял?
Тамаз. Взял. Карманы выверну, хочешь?
Мансур. Выверни… Да, вижу, вижу. Убери.
Освещается небо, слышен звук выстрелов. Мансур и Тамаз прижимаются к стенкам ямы, задыхаясь от страха. Вдали раздаются крики большой толпы.
Прощай, Тамаз. Прости меня, не верил тебе!
Тамаз. Прощай, брат.
Еще один залп, и черном окошке неба над ямой вздымаются огни фейерверка.
Мансур. Тамаз, это не стреляют! Это ферверк! Фер-верк! Праздник! В Сочи праздник! Это не нас убивать!
Они сползают по стенкам на землю, закрывают головы руками, молчат какое-то время.
Тамаз. Так нельзя. Нада петь.
Мансур. Не нада петь, услышат, на граница за наркотики заберут.
Тамаз. Нада петь песню ранения. Когда абхаза ранят пулей, и ему нада вынуть ее кинжалом, ему нада петь песню ранения – и боли нет, страха нет.
Мансур. Я не знаю такая песня.
Тамаз. И я не знаю.
Мансур. А кто знает?
Тамаз. Невеста моя знала. А теперь никто не знает.
Мансур. Как никто? Невеста есть.
Тамаз. Нет уже невеста.
Мансур. Как нет? Ты говорил есть. Врал?
Тамаз. Врал.
Мансур. Зачем так?
Тамаз. Так веселее.
Мансур. А где невеста?
Тамаз. В Россию уехала, работать, и нет больше. В тюрьме, наверно. Или убили.
Мансур. Ну ты… (Пауза.) А крест она тебе дарила?
Тамаз. Нет, это я ей дарил. Хотел подарок сделать. Денег нет. А в Пицунда много людей гулять, купаться приезжают. Я там ходил, искал, может, в галька потеряет кто кольцо. Жениться хотел, предложение делать. А нет кольца. Нашел крест на цепочка. Подарил ей, сказал: "Носи так, потом отнесем кузнецу, расплавим, кольцо будет". Она прятала, но носила. А денег все нет, ее в Россию отправили работать. Мы прощались. Она говорит: "Нечего подарить на память тебе. Вот я крест носила, теперь ты носи". И уехала. Больше пяти лет нет.
Мансур. Может, хорошо все, может, русский нашла, вот и пропала.
Тамаз. Нет, она б родителям сказал. А так, значит, совсем нет.
Мансур. А может вас Аллах за крест наказал?
Тамаз. Это жизнь, ты Аллах не поминай. Ну… пошли? Нада через Сочи за ночь пройти, а потом дальше.
Мансур. Так ты домой не идешь?
Тамаз. Как домой идти? Мотоцикл пропал, денег нет. Домой идти, их еду есть, не пойду. Нада работать.
Мансур. Подсадишь? Я падал, руку поранил. Сам не вылезу.