Настоящему читателю, дорогой читатель, незачем объяснять, что такое "Лавр Георгиевич", хотя неизвестно, известно ли ему, кто такой Лавр Георгиевич? Конечно, если вы, читатель, еще и настоящий историк, то имя генерала Корнилова Л. Г. вам объяснит все, кроме одного: почему измышленный Ковалем фрегат носит это имя, так как известно совершенно точно, что, поименовывая судно, Коваль доблестного генерала в виду не имел, хотя безусловно был историком, так как окончил историко-филологический факультет и о генерале знал. Есть подозрение, что на Коваля подействовала торжественная раскатистость этого словосочетания, величавая античная двусмысленность имени и перекличка отчества с упомянутым уже Победоносцем и собственно с Ковалем. Так что, думается, если бы он захотел просто увековечить белого мятежника, то так бы фрегат и назвал: "Генерал Корнилов". (Согласитесь, что, прочитав на борту какого-либо лайнера "Александр Сергеевич", не станете же вы утверждать, что речь идет о Пушкине, и только о нем. Ибо, если все-таки станете, немедленно получите по носу: "Отчего же именно Пушкин? А Грибоедов, вы полагаете, не претендент? А в конце концов, Есенин-Вольпин чем не кандидатура?" Уж не будем говорить о варианте "Михаил Михайлович" – тут образовалась бы основательная очередь: артист Козаков, сатирики Зощенко и Жванецкий, советник Александра Первого Сперанский.)
Таким образом, сурово вопрошая Коваля о "Лавре Георгиевиче", Михайлов имел в виду известный вам, читатель, фрегат, и только фрегат, тот самый, на котором Коваль осваивал свой невероятный архипелаг под командованием незабвенного капитана по имени Суер-Выер.
Да, уж если бы это имя украсило собой чей-то борт, никто в мире не усомнился бы, кто именно имеется в виду.
– Ты, Михалыч, даешь! – изумился Коваль, округляя неотразимые очи. – "Лавр Георгиевича" ему подавай! Может, еще и мадам Френкель вместе с ее одеялом? Данте Алигьери – ничего, пешком гуляли, без претензий, а тебе, вишь, "Одуванчика" мало.
– Да ладно тебе, – Михайлов уже умащивался в бамбуковой пироге. – Я что? Я ведь только спросил: где, мол, знаменитый фрегат, что-то я не вижу его в составе флота.
– "Лавр Георгича" ему… – продолжал ворчать Коваль, отпихиваясь веслом от берега. – "Лавр Георгич", брат, на приколе пока.
– Что ж так? А Суер-Выер?
– Сидят на бережку и ждут воплощения.
– Чего-о-о?
– Воплощения, чего… Мало ему моей нетленной лиры, он жаждет иных ипостасей… Да что ты, Михалыч, пристал? Увидишь…
– Но "Лавр-то Георгич" как же без капитана?
– Потому и на приколе. А вместо капитана – претенденты, блин. И первый претендент, блин – он, Бонапарт гребаный .
– Да кто же, кто?
– Кто-кто. Он. Генерал Корнилов.
И Коваль так сурово насупил брови, что Михайлов отложил свои расспросы до времени.
Меж тем "Одуванчик" легко бежал по водной глади, распуская из-под носа длинные усы. Берега были зелены и кудрявы. "Парковые леса", – сказал Михайлов со знанием дела, и в самом деле время от времени мелькала то белоснежная беседка, то вдруг распахивался зеленый склон, поднимающийся к красивому шале, из которого сыпалась к речке веселая гурьба с зонтиками и бадминтоном, призывно махая руками, – но Коваль, сделав ручкой, продолжал править мимо, на все реплики Михайлова отвечая: "Потом, потом" или "Везде приставать – замучаешься концы отдавать". Он явно стремился к пункту первому своего графика. Вскоре, судя по тому, как он приосанился и несколько напрягся, Михайлов понял, что цель близка.
Сначала показалась белая ограда. Она состояла из мраморных столбиков, увенчанных небольшими мраморными бюстиками, каждый из которых увенчивался еще и небольшим веночком из лаврового листа, водившегося тут в изобилии. По приближении стало ясно, что бюстики на столбиках изображают различных мужчин, ничуть не похожих на римских императоров. Зато на причале во весь рост возвышались четыре мраморных атлета, также в венках и прикрытых в должном месте мраморным лопухом – они поддерживали красивый портик, на котором витиеватыми вензелями было обозначено:
Ю – И
Настроенный лавровыми героями на античный лад, Михайлов расшифровал:
ЮПИТЕР ИММОРТЕЛЬ
и вопросительно поглядел на Коваля.
– Не торопись, Михалыч, не торопись, – терпеливо сказал Коваль. – Познавай неведомое по мере его поступления.
"Одуванчик" коснулся причала, немедленно вышел во всем белом строгий дежурный.
– Пароль?
– "Юрий Осич", – откликнулся Коваль и в свою очередь сухо осведомился: – Отзыв?
– "И только Юрий Осич", – отчеканил белый. – Здравствуйте, Юрий Осич. Кто это с вами?
– Это Михалыч, – тепло отрекомендовал Коваль своего друга.
– Как "Михалыч"? – переспросил белый с угрожающим сарказмом. – Может, он еще и Михаил?
– Юрийосич, дорогой, – заговорил Коваль, нагнетая гнев. – Что я, не знаю, кого сюда везть? Михайлов это, Михайлов! По должности обязан знать: он вашей конторе в свое время все глаза намозолил, а ты куда глядел? Смотри, смотри в заявку: "Михайлов, Ю Че". То-то. А для друзей он "Михалыч", еще с института.
Белый молча проставил галочку в заявке, ошвартовал лодку, и друзья двинулись в открывшийся поселок. Белый шел следом, держась поодаль.
– Только имя позорит, – благодушно кивнул Коваль в его сторону. – Кагэбэшник херов. Небось с Юрия Владимыча анкету не спрашивал? – вдруг ехидно вскричал он, оборотясь к тому. Тот криво ухмыльнулся. – Как же, как же, – продолжал Коваль. – Заезжал сюда начальник, заглядывал душегуб. Стихи читал. Он тут расписался – не унять. Прямо какое-то стихонедержание. Содержание соответственно – моча мочой, но присутствовали все. Все ж таки что ни говори… – тут Коваль вложил в короткую паузу огромный монолог, но озвучил лишь последнюю фразу: -…Андропов есть Андропов.
Они шли по улице, со всех сторон высовывались приветливые физиономии, и то и дело раздавалось:
– Юриосич, привет!
– Доброго здоровья, Юриосич!
Даже послышалось:
– Юриосич, ма нишма?
На что Коваль отвечал небрежно:
– Беседер, беседер .
Вдруг посреди дороги Михайлов хлопнул себя по лбу:
– А я-то! Я-то! Ха! "Юпитер Иммортель"! Это же поселок имени тебя! "Ю-И" – Юрий Иосич, да? Ну, Коваль, ты даешь!
– Догадлив ты, брат, – хмыкнул Коваль. – Да не совсем. Не "Юрий Осич", а "Юриосичи". Нормальное русское наименование. Барановичи, Сухиничи, Высокиничи… А у нас – Юриосичи. Все до одного, включая основоположников. На причале четырех голых мужиков заметил? Распознал? Ну хотя бы меня?
– Лавровые венки меня сбили, – смутился Михайлов. – Все-таки они очень искажают человеческие черты.
– По крайней мере, в лучшую сторону, – заметил Коваль. – Лицо становится благородным до неузнаваемости. А ведь там рядом со мной еще и Визбор, и Домбровский, и Коринец.
– Юриосичи! Действительно! Все до одного! – неизвестно чему обрадовался Михайлов.
– Ну! – обрадовался и Коваль. – Ты меня понимаешь? Я когда еще их хотел собрать, и вот только теперь.
– И только четырех?
– В своем кругу больше ни хрена не нашлось, – опечалился Коваль. – Юриев этих – как грязи, Иосичей тоже хоть жопой ешь, но чтоб одновременно – только они, то есть мы. Собрались, провозгласили, выпили – а наутро этих юриосичей набежало! То есть я даже возгордился, сколько их оказалось в наших рядах. Без говна, конечно, тоже, как ты заметил, не обошлось, но в основном народ приличный.
– Может, следовало ограничиться одними писательскими юриосичами во избежание говна?
– Но тогда кто ж бы все это построил? – горячо возразил Коваль, и в голосе его прозвучала историческая неизбежность говенного процента в каждом благородном деле.
– А кроме "Юриосичей"? "Иван Иванычи", например, с графом Михельсоном во главе? Или "Юрьлексеичи" с Гагариным?
– Только "Михал Михалычи" – больше плагиаторов не нашлось. Только эти. Целый городище, даже ипподром свой. Не любим мы их, – поморщился Коваль. – Единственный порядочный человек – Зощенко, дядя Миша. А так… Мало того что идею сперли, еще и форс давят, дешевки – ничего, футбол покажет, ху из где. Футбол все расставит по надлежащей табели. Можете говорить что угодно, а футбол – он не говорит, он утверждает.
– Так у вас сегодня, что ль, решающая с Михалмихалычами?
– Нет, главные сражения впереди, – важно сказал Коваль. – Михалмихалычей голыми зубами не возьмешь. Так что сегодня товарищеская встреча. Так сказать, для разминки в свете предстоящих боев. С нашей стороны выступают основоположники.
– И Визбор, значит?
– И Домбровский, и Коринец.
– А против вас кто?
– Михал Евграфычи, – сказал Коваль, пряча смущение. – Их, признаться, еле-еле набралось для игры. Но ведь встреча-то товарищеская, очков считать не надо. С другой стороны, капитан у них – это какой-то самум. Опровергает все хрестоматийные представления. Ну что мы о нем знаем? "Карась-идеалист"… "Премудрый пескарь"… "жил – дрожал, умирал – дрожал…" А тут! Все бы так дрожали.
Разговаривая так, они пришли на стадион, который кипел в ожидании. Юриосичи всех возрастов и калибров просто кишели кишмя.
И Михайлов увидел футбол своей мечты.