Ил. 40
Отсюда особое значение "Азбук" для Пригова. Буквы не имеют никакого референтного значения, они обладают чисто магическим смыслом и являются точками проникновения, транзитности в трансцендентное, то есть в мир сущности. И в этом, конечно, Пригов близок еврейской каббалистической гематрии:
Можно звать вещь, – писал он, – обзывать, призывать, обходить, отрицать, бить, поносить, оставляя ее безответной. Но тонкий, слабый укол в болевую ее точку вдруг вскинет вещь, заставит затрепетать ее всем организмом, вскидывая руки и ноги, взывая неведомым досель голосом – это и есть назвать вещь истинным именем.
Всякое референтное обозначение индифферентно по отношению к вещи. Только транзитность позволяет достичь мысленной сущности. И буква часто более эффективна, чем слово-имя, потому что она полностью порывает с призраком референтности. В единственном тексте, составляющем "Азбуку истинных имен", истинные имена чаще всего никак не связаны с означаемым в рамках какого бы то ни было языкового коллектива:
Абулькар – истинное имя стола
Безумшин – истинное имя дома
Валуан – истинное имя воды
Дерьмо – неистинное имя говна
Еврей – неистинное имя еврея
Как только слово опознается в своем референтном значении, оно утрачивает истинность. Развивается этот текст знаменательно. Постепенно исчезает не только опознаваемое означающее, но и опознаваемое означаемое, и Пригов начинает незаметно цитировать пророчество на стене Валтасарова дворца из "Книги пророка Даниила". Происходит буквальный переход от референтного к экспрессивно-пророческому:
Фарес – это истинное имя одной вещи
Хтекел – это истинное имя другой вещи
Цмене – это истинное имя третьей вещи
Но и это не конец. Дезинтеграция идет дальше. Загадочные буквосочетания перестают быть истинными именами и становятся истинными именами времени вещи:
Чфарес – это неистинное имя вещи
Но истинное имя времени вещи…
Что такое время вещи? Это есть чистая форма транзитности, то есть перехода. Это движение от референтной коммуникации к магии имен принимает форму дезинтеграции слова, которая обнаруживает форму времени вещи. Это хорошо видно в явлении сущности, представленном в графической серии "Ангелы" (Ил. 41–46). Серия эта интересна как раз тем, что, по существу, является фильмом, составленным из отдельных кадров побуквенных явлений. Транзитное явление сущности здесь наглядно связано с темпоральностью, развертыванием во времени.
Приговское понимание языка, как я уже писал, близко каббалистическому или талмудическому. Для кабалистов, как замечал Гершом Шолем, имя Бога, магический язык творения не имеют смысла. В языке осуществляется процесс творения, а не коммуникации. Имя Бога – мистический тетраграмматон – включало буквы Алеф, Хе, Вав и Йод. При этом особое значение придавалось согласной Йод, изображавшейся на письме небольшим апострофом, точкой. Эта форма точки делала Йод первичным истоком языка. Йод приходил в движение, два наложенных друг на друга апострофа прочитывались как два крыла, якобы возникавшие из первичного движения буквы. Йод к тому же обладает особой энергией, сосредоточенной в точке, позволяющей инициировать весь процесс эманации сущностей. Буквы в каббалистике идентифицируются с сефирами – манифестациями Бога. В конечном счете, буквы понимаются как тайная форма самого непостижимого Бога. Шолем указывает, что лингвистическое движение, эманационная энергия букв восходит к первоначальному движению в непостижимой пустоте Эн Соф:
Когда Эн Соф вплелся в самого себя, текстура первоначальной Торы сложилась и стала первоначальной силой лингвистического движения в Эн Соф. ‹…› Точковидный Йод с его силой, собранной воедино, передал это лингвистическое движение всем эманациям слов в процессе формообразования.
Ил. 41
Ил. 42
Ил. 43
Ил. 44
Ил. 45
Ил. 46
Это самосплетение пустоты, как процесс первоначальной генерации сущностей, было тематизировано каббалистом Исааком Слепым как переплетение ветвей:
Буквы (из которых состоит имя) – это ветви, являющие себя как колеблющиеся языки пламени, и как листья на дереве, его ветви и ростки, чей корень всегда содержится в самом дереве…
Язык, таким образом, понимается не как инструмент внешней межсубъектной коммуникации, но как деятельность, как движение в себя из самого себя, как автокоммуникации языка. Пригов, несомненно, разделяет такое понимание языка. Во многих изобразительных работах он настойчиво стремится представить это семиотическое саморазвитие, используя тот же образ, что и старый каббалист: я имею в виду постоянно присутствующую у него тему густого сплетения ветвей и листьев, обращенных на самих себя и осуществляющих коммуникацию внутри собственного медиума. При этом аналогичная Эн Соф первичная пустота и невыразимость тематизировалась у него пустым яйцом – символом истока. У Пригова много раз графически представлены варианты творения из ничто. Один из таких вариантов изображает пустое яйцо, внутри которого разворачивается лабиринт растения, напоминающий самосплетение Эн Соф в каббале (Ил. 47). Такой же лабиринт возникает и в листе, выполненном на газете. Здесь сквозь поверхностный лабиринт газетного шрифта прорастает густо сплетенный лабиринт листвы, из которого и за которым растет едва ли расшифровываемое слово или комбинация букв (Ил. 48).
Во множестве листов этой серии дается диаграмма транзитности. Например, в одном из пустых яиц возникает имя – сердце. Тут в пустоте яйца явлены четыре согласных СРДЦ, в которые входят сверху две красные гласные "е" (Ил. 49). Красный у Пригова обычно – знак крови, жизни. Две гласные "оживляют" бессмысленную энергетику согласных, и таким образом в ничто возникает сердце – жизнь.
Эти и подобные им листы изображают процесс рождения как явление сущности, выходящей в мир из ничто. Процесс этот – чистая транзитность из замкнутости яйца, из трансцендентного в мир феноменальности, зримого. Оболочка яйца – та же мембрана, позволяющая транзитности состояться как процессу и с большой полнотой воплощающая приговскую "хрупкость".
Ил. 47
Ил. 48