- Беда в том, - сказал Николай Арсеньевич, - что я не смогу помочь вам с документами. Честнее так: не мне вам помогать, потому что как раз я приложил все усилия, чтобы разрешение на выезд дано вам не было. И буду прикладывать впредь.
Нинка посмотрела на вельможу долгим взглядом, жлоб же водитель долгим взглядом посмотрел на Нинку: сперва он не мог поверить глазам и пару раз даже мотал головою, словно гнал галлюцинацию, но в конце концов все же утвердился во мнении, что это - та самая.
- В истерике, по-мальчишески, - отвечал вельможа на безмолвный нинкин вопрос, посредственно для дипломата скрывая возбуждение, которое генерировала в нем сексапильная фигурка, - но Сергей несколько лет назад выбрал на мой взгляд одну из самых удачных возможных карьер. И я как отец (со временем и у вас, не исключено, появятся дети!) просто обязан помочь ему не сорваться. Когда в лавре из-за вас начался скандал, я предпринял все возможное, чтоб удалить Сергея в Иерусалим. Не надо смотреть на меня с ненавистью - Сергей попросил сам. Бежал от вас он - я ему только помог. Простите, я, вероятно, неточно выразился: не от вас - от себя. И я его, - улыбнулся двусмысленно, - теперь понимаю. Но согласитесь: нелепо будет, если сейчас, ему вдогонку…
- Соглашаюсь, - перебила Нинка, совсем по видимости не обескураженная, во всяком случае - взявшая себя в руки: чем больше на ее пути встречалось препятствий, тем сильнейший азарт она, казалось, испытывала, тем емче заряжалась энергией преодоления.
- Вы, конечно, ни в чем не виноваты, и я готов компенсировать вашу неудачу, чем смогу… - тут Нинку прожег, наконец, потный взгляд жлоба-водителя, и она обернулась, жлоба узнала, став, впрочем, после этого лишь еще презрительнее. - Я еду сейчас за город. Если у вас есть время, вы могли бы сопроводить меня, и мы вместе обсудили б… - вельможа все откровеннее, все нетерпеливее облапывал Нинку глазами.
- У меня нету времени, - улыбнулась она. - Мне нужно добывать паспорт.
Улыбнулся и вельможа.
- Передумаете, - резюмировал, - мой телефон у вас записан. Уверяю, что Париж, Лондон, Гамбург на худой конец, гораздо увлекательнее Иерусалима, - и направился к машине.
- Вы меня, конечно, извините, Николай Арсеньевич, - склонился к нему жлоб, - но эта, с позволения сказать… телка… - и совсем уж приблизился к шефу, два-три слова прошептал прямо на ухо. Приотстранился несколько и добавил: - Ага. За двести рублей.
Нинка понимала их разговор, словно слышала, и потому, едва "Волга" собралась вклиниться в густой предвечерний автомобильный поток Садового, стремительно подошла, отворила дверцу и, в ответ улыбке вельможи, добившегося-таки, как ему показалось, своего, сказала:
- Вы, конечно, отец Сергея. И все-таки вы знаете кто, Николай Арсеньевич? Вы ф-фавён! Вы старый вонючий фавён!
У входа в клуб бизнесменов Нинка объяснялась с привратником-Шварцнеггером с помощью визитной карточки, полученной некогда от Отто. Шварцнеггер, наконец, отступил, и Нинка, миновав вестибюль и комнату, где несколько человек лениво играли на рулетке, оказалась в зальчике, где шло торжество.
Компания была сугубо мужская, ибо хорошенькие подавальщицы, бесшумными стайками снующие за спинами бизнесменов, в счет, разумеется, не шли. Посередине перекладины буквы П, которою стояли столы, восседал юбиляр: несколько расхристанный, извлекающий из рукава освобожденной от галстука рубахи крупную запонку; человек не приблизительно, но точно пятидесятилетний, ибо именно эту дату отмечали; совершенно славянского типа, слегка крутой, обаятельный, в несколько более, чем легком, подпитии и никак не меньше, чем с двумя высшими образованиями.
Рядом с юбиляром седо-лысый еврей-тамада, водрузив перед собою перевернутую кастрюлю, вооружась молотком для отбивания мяса, вел шутливый аукцион.
- Левая запонка именинника! - выкрикнул, получив и продемонстрировав оную. - Стартовая цена… двадцать пять долларов!
- Ставьте сразу обе! - возразил самый молодой и самый крутой из гостей. - Если я сторгую эту, придется торговать и следующую, что в условиях монополизма может привести…
- Не согласен! - возразил с другого конца человек с внешностью дорогого адвоката. - Предметы, продаваемые с юбиляра, являются музейными ценностями и прагматическому использованию не подлежат!..
У кого-то из присутствующих образовалось третье мнение на сей счет, у кого-то - четвертое, - Нинка тем временем, угадав его со спины, подошла к Отто, который, хоть и глянул с заметным неудовольствием, дал знак принести стул и прибор.
- Тридцать долларов слева, - продолжал меж тем продавать запонку тамада-аукционист.
- Тридцать пять!
- Сорок!
- Мне удалось добиться, - сказала Нинка, - чтобы меня включили в паломническую группу в Иерусалим. Наврала с три короба про чудесное исцеление, что дала, мол, обет…
- Пятьдесят пять долларов раз! Пятьдесят пять - два! Пятьдесят пять долларов - три! - ударил аукционист молотком в днище кастрюли. - Продано, - и усилился шум, зазвякали о рюмки горлышки бутылок, запонка поплыла из рук в руки к новому обладателю.
- Но им, кажется, это все равно. Они сказали - была б валюта.
- Сколько? - спросил Отто.
- Правая запонка именинника!
- Девять тысяч четыреста двадцать пять, - назвала Нинка сумму, глаза боясь на Отто поднять.
- Марок? - спросил тот.
- Долларов, - прошептала Нинка.
- Пятьдесят пять долларов - раз! Пятьдесят пять - два! Пятьдесят пять долларов - пауза - три! - и удар в кастрюлю. - Правая запонка покупателя не нашла. Переходим к рубахе. Что? - склонился аукционист к юбиляру. - Владелец предлагает снизить на запонку стартовую цену.
- Против правил! - подал реплику адвокат.
- Ладно! Имениннику можно, - нетрезво-снисходительно возразил с прибалтийским акцентом прибалтийской же внешности человек.
- Никому нельзя! - припечатал крутой-молодой.
- Нет, - взвесив, коротко, спокойно ответил Нинке Отто.
- Нет? - переспросила она с тревогой, с мольбою, с надеждою.
- Нет, - подтвердил Отто. - Они хотят наварить тшерестшур. Триста, тшетыреста процентов. Это против моих правил.
- Значит, нет, - утвердила Нинка, однако, с последним отзвуком вопроса, который Отто просто проигнорировал.
- Юбилейная рубаха юбиляра, - продолжал аукционист, разбирая надпись на лейбле. - Шелк-сырец. Кажется, китайская. Цена в рублях - девятьсот пятьдесят.
Отто налил Нинке выпивки. Она решала мгновенье: остаться ли, - и решила остаться.
- Тысяча!
- Тысяча слева. Тысяча - раз! Тысяча - два!
- Тысятша сто, - сказал Отто просто так, неизвестно зачем: рубаха именинника не нужна ему была точно, демонстрировать финансовое свое благополучие он тоже, очевидно, не собирался.
- Господин Зауэр - тысяча сто. Тысяча сто - раз!
- Тысяча двести!
Юбиляр с голым, шерстью поросшим торсом, благодушно улыбаясь, следил за торгами с почетного своего места.
Отто поглядел на соседку с холодным любопытством:
- Хотите, я фс фыстафлю на аукцион? Авось соберете. Стартовую цену назнатшим три тысятши.
- Долларов? - поинтересовалась Нинка.
- О, да! - отозвался Отто. - Не сертитесь, но сами толшны понимать, тшто это несколькою тороковато. На Риппер-бан фам тали бы максимум… марок твести. Но сдесь собрались люти корячие, асартные. И не снают пока настоящей цены теньгам.
- Левый башмак юбиляра! - продолжал тамада аукцион.
- И что я должна делать с тем, кто меня купит?
- Если купят! - значительно выделил Отто первое слово и пожал плечами: - Могу только пообещать, тшто я фас приопретать не стану. И тшто все вырученные теньги перейдут фам. Пез куртажа. Сокласны?
Нинкавыпилаи кивнула.
- Две с половиной справа!
Отто встал, подошел к юбиляру, нашептал что-то тому на ухо, взглядом указывая на Нинку, юбиляр поманил склониться тамаду.
- На аукцион выставляется, - провозгласил последний, когда выпрямился, - любовница юбиляра, - и, повернувшись к Нинке, сделал жест шпрехшталмейстера. - Прошу!
Нинка вздернула голову и, принцесса-принцессою, зашагала к перекладине буквы П.
- Блюдо! - крикнул крутой-молодой и утолил недоумение возникшего метрдотеля: - Блюдо под даму!
Очистили место, появилось большое фарфоровое блюдо, Нинка, подсаженная, взлетела, стала в его центр. Кто-то подскочил, принялся обкладывать обвод зеленью, редиской. Какая откуда, высунулись мордочки любопытных подавальщиц.
- Стартовая цена, - провозгласил аукционер, - три тысячи долларов.
Возникла пауза.
- Раздеть бы, посмотреть товар… - хихикнув, высказал пожелание толстенький-лысенький.
Господи! Как Нинка была надменна!
Крутой-молодой встал, подошел к толстому-лысому, глянул, словно загрудки взял:
- Обойдемся без хамства.
- Да я чего? - испугался тот. - Я так, пошутил.
Инцидент слегка отрезвил компанию, и вот-вот, казалось, сомнительная затея рухнет. В сущности, именно молодой мог ее прекратить, но он спокойно вернулся на место и не менее спокойно произнес:
- Пять…
Снова повисла тишина. Девочки-подавальщицы зашлись в немом восторге, словно смотрели "Рабыню Изауру", даже аукционер не долбил свое: пять - раз, пять - два…
Отто холодно, оценивающе глянул на молодого и, подняв два пальца, набил цену:
- Семь!
- Десять, - мгновенно, как в пинг-понге, парировал тот.
- Пятнадцать! - выкрикнул толстенький-лысенький: идея осмотреть товар, кажется, им овладела.
- Двадцать! - молодой тем более не сдавался.
- Двадцать - раз, - пришел в себя аукционер. - Двадцать - два! Двадцатью - и занес молоток над кастрюлею.