Если бы в кабинете случайно оказались Луи Буссенар или Фенимор Купер, они вмиг охладели бы к своим Южным Африкам и Америкам и перенесли бы сюжеты к нам в губернию. Во время рассказа в дверь несколько раз просовывались головы, но Буз всем отвечал коротко, намекая, что занят.
- А почему пригласили именно тебя? - спросил он.
- Извольте. Дело, как видите, серьезное и щекотливое. Подозреваю переговоры ни к чему не приведут. Ну а тогда... возможна борьба, выстрелы, пули... Кто знает, сколько неожиданностей в запасе у фортуны! Поэтому, чтобы засвидетельствовать юридическую строну событий (в случае вмешательства властей), взят полицейский чин, а чтобы склонить общественное мнение и завоевать его снисхождение - ваш покорный слуга и пока сотрудник.
- Почему - пока? Ты думаешь, что... тебя могут...
- Нет. Не думаю, но мне нужен отпуск на месяц... Впрочем, я уверен, что вы его все равно не дадите.
- Не дам, - сказал Буз, хотя я, откровенно говоря, немного надеялся на чудо, поскольку считался неплохим "скандальщиком". - Ты ведь знаешь, какие у нас дела... А почему так много: месяц?
- Я нанимаюсь, - напомнил я. - На месяц. Контракт, неустойка... Как в самых солидных домах...
- Нехорошо, Петя, - мягко сказал Буз. - Хочешь в две руки заработать? Сколько тебе лицо-то платит? Чай, как в самых солидных домах?
- Есть, конечно, деньжишки, - признался я. - Бог даст, пятьсот отхвачу.
- Полтысячи рублей! - раздул главный удивление. - Ай да Петя!...
- Что ж, стало быть, отпуска не будет?
- Нет, Петя. Сам знаешь: денег нет, издатели жмутся, - он вздохнул впервые без притворства. - Бумага растет, черт... краска растет... Ну, а если надумаешь к нам снова после этого... дела - в тот же день примем. Это я тебе говорю. Дружбу не кончаем. И вот что...
Подошло к самому важному.
- Станешь ты, Петя, миллионером, или наймешься матросом в Индию, сам для себя ты всегда будешь газетчиком. Так газетчиком до гроба и останешься...
- Увы, - сказал я. - От себя не скроешься, это верно. Вы ведь на матерьяльчик из первых рук намекаете, Иван Гаврилович?
- На матерьяльчик, - сказал Буз. - Тема в случае чего в нашей дыре для первой полосы подойдет. И перо у тебя быстрое, интересное. Закрути, Петя, чтобы получилось не хуже Власа Дорошевича, с социальной подкладкой. Глядишь - в столицу выйдешь... на двадцать шестую полосу, ха-ха! - сострил Буз.
- Уж вы скажете, - отверг я с наигранной скромностью; мне нравилось, когда меня хвалили: приятно щекотало какую-то жилочку.
Потом Буз начеркал записку бухгалтеру Оресту Никодимовичу, чтобы мне дали расчет.
- Вычитаю за дрожки, в которых посылали нынче тебя искать... за чернилы... срыв полосы десятого числа... Остальное Никодимыч сосчитает. Ладно... Ну, до встречи, Петя! Ни пуха!
- Идите к черту! - твердо сказал я, зная, что Бузу это понравится: он любил показать, что в редакции есть демократия.
- Ну... мы надеемся, - снова сказал Буз между рукопожатиями, - Петр Владимирович... Адьё! И позовите ко мне линотиписта.
Я вышел.
Линотипист-печатник Порывайло стоял в коридоре, показывая всем готовую строку набора и говорил:
- Гарт - тово... туды его! Раковину дает.
- Семен Семеныч, к самому, - сказал я.
Он закивал, торопясь.
- Гарт, говорю, дрянь, - сказал он мне.
- Да-да, - согласился я, - раковину дает.
Порывайло еще раз кивнул и с образцом "туды его" пошел к кабинету.
Я тоже пошел было, но отовсюду выскакивало столько знакомого народа, что в конце концов меня остановили. Это была "ремингтоновская барышня" Зиночка, завитая мелким бесом, в блузке цвета перванш, как манная каша, размешанная с джемом.
- Здравствуйте, Петр Владимирович, - сказала она, раскинув на меня глазищи.
Мне было приятно ее видеть, я даже отметил про себя эту встречу, как счастливую примету: повезет.
- О чем это вы так долго говорили с Иваном Гавриловичем?
- Так... - сказал я. - Проза. Просил прибавить к жалованью.