Боже мой, как мало! Предлагал же мне Савватий Елисеевич в первые еще дни взять больше, а я загусарил. Мальчишка! Теперь вот с почти пустыми руками...
Но где же все? Случилось что-то? Пойти посмотреть... Скорей одеваться! Пижаму долой... Но что могло случиться? Что? Фундуклиди, умная голова, всё предусмотрел: яд, подкоп... А если не всё?... Сорочка грязная черт с ней!... Вдруг сейчас выйду, а я - о д и н?... Ночью подкрались... Убили? Утащили? Черные, молчаливые, растворяющиеся в сумерках. Вынули стекло, мягкими шагами прокрались... Только лунный луч блеснул на лезвии... Подошли... У-ух, не могу! И унеслись на черных крыльях...
Ключ!.. Здесь. Дверь закрыта. Если о н и уже в доме, я просто так не дамся! Встану здесь, в углу. Тогда дверь и окно под прицелом...
Да нет же, глупо всё это...
Но почему так тихо?
Я на цыпочках перешел к стене, смежной с фундуклидиной комнатой. Прижался ухом... Ничего. Только к воробью на дереве за окном добавились его галдливые собратья. Ручкой револьвера я осторожно стукнул в стену: Михаил Ксантиевич, догадайтесь, что это я... Подайте знак!
Проклятая тишина!
Надо - громче!.. Михаил Ксантиевич, как же так?! Где вы?
- Михаил Ксантиевич! Миша! - закричал я и сам не сразу понял, что кричу.
Крик улетел, но из коридора на смену ему уже пришли другие звуки: скрипнули петли, торопливо зашаркали шаги, и через несколько секунд дверь крепко потрясли, словно дерево, с которого ожидают спелых плодов.
- Сейчас... Михаил Ксантиевич, голубчик, - забормотал я. - Уже отпираю!
Фундуклиди стоял за дверью одетый, причесанный, правда, бледно-желтый... Неужели всю ночь не спал?
Заметив револьвер в моей руке, грек сделал неопределенное движение.
- Нет, нет, - заторопился я. - Это так... так... что-то вдруг...
Я понял, каково выгляжу со стороны, и от стыда весь внутри горел и плавился.
- Вот ведь, чертовщина какая (я засмеялся, но вышло жалобно). Привиделось сдуру... Глупо даже рассказывать. В общем, не обращайте внимания.
Детектив с серьезной миной наклонил голову.
"В душе-то, небось, посмеивается, - тоскливо заныло у меня под ложечкой, - а рожу вон какую скорчил!.."
- Впрочем, - сказал я. - Я сейчас выйду... Через минуту. Сорочку сменю.
- Да уж, на флоте перед бурей свежая сорочка полагается... - раздался из коридора голос Хряпова.
Вот новости! Я даже вздрогнул. Оказывается, Савватий Елисеевич стоял тут же, за дверью.
- ... а мы, некоторым образом, нынче находимся на утлом корабле, завершил он, выходя из-за косяка.
- Вы... тоже здесь? - в замешательстве спросил я.
- Да уж... крикнули вы изрядно, - отозвался Хряпов. - Могли и соседи прибежать.
Голос у Саввтия Елисеевича был бодрый, но сам он тоже выглядел неважно. Метранпаж после ночной верстки румяней бывает, подумал я и, обозлившись, заметил:
- А вы, господа, не бодрствовали ли часом всю ночь? Или так в брюках и спали?
Хряпов вздохнул.
- Почти в точку попали, Петр Владимирович...
- Неужели не спали? - изумился я.
- Не то, чтобы совсем... Заела чертова бессонница! В три часа, как птичка божия, открыл глаза, да так и не смог более заснуть.
- У меня тоже вот... только с самой полуночи, - вставил грек.
- Дили-динь! - донесся снизу слабый голос колокольчика.
- Это Степан, - сказал Хряпов. - Завтрак прибыл. Откройте ему, Михаил Ксантиевич... но - с осторожностью. Помните, какой сегодня день!
- Непременно! - многозначительно сказал Фундуклиди.
По правде сказать, известие о бессоннице, поразившей миллионера и детектива, поправило мое настроение, и конфуз мой несколько поблек, но на душе легче не стало.
Мы позавтракали в гнетущем молчании. На буфете громоздились две корзины, на которые и я, и Фундуклиди, и Хряпов невольно косились. В корзинах был запас еды - наш обед и ужин.