Выпученные глаза с полопавшимися кровеносными сосудами, растрепанные рыжие волосы (их она явно подкрашивала хной). И красную прозрачную виноградину в сведенных посмертной судорогой губах. А ещё гроздь винограда. Крупную, спелую гроздь. Точно такую же, как была нарисована на нашей вчерашней бутылке вина. Гроздь лежала у Галины Александровны на груди, и в каждой ягодке отражались блики холодного зимнего солнца...
Глава вторая,
в которой я с ужасом узнаю о том, что у этой истории есть предыстория, поражаюсь избирательному "склерозу" Митрошкина и преступно скрываю от следствия важные факты.
Милиция приехала уже через полчаса, но ещё раньше примчался Шайдюк, всклокоченный, слегка опухший после вчерашних Рождественских "возлияний" и злой, как сто индейцев. Вместе с ним появился неизвестный мужчина в строгом сером костюме и черной, соответственно случаю, рубашке. Чуть длинноватые волосы незнакомца были зачесаны назад, мягкий подбородок мелко подрагивал. "Директор наш коммерческий", - пояснила повариха тетя Таня, принесшая в палату завтрак. - Ох, сейчас и переживает, наверное! И так народу - три калеки, а после такой "рекламы" никто, вообще, сюда лечиться не ляжет".
Это было бы весьма логично. Я так, например, испытывала неодолимое желание прямо сейчас, сию секунду, получить свои ботинки и полушубок и убраться отсюда как можно дальше. Но сразу после приезда милиции нас в темпе распихали по палатам и вежливо попросили не высовывать носа, а так же не звонить пока друзьям и родственникам и не пытаться скрыться, не побеседовав с сотрудниками органов.
Мы с Алисой сидели каждая в своем углу и подавленно молчали, не в силах произнести ни слова. Наши завтраки - два омлета, бутерброды с сыром и два кофе в фарфоровых чашечках - стыли на столе. Те несколько фраз, что успел деловито уронить эксперт-криминалист, прежде чем нас разогнали по номерам, напрочь отбивали всяческий аппетит...
"Труп Барановой Галины Александровны 1937 года рождения с явными признаками асфиксии... предположительно задушена подушкой... обнаружен на кровати в номере 9. Ноги раскинуты в стороны, руки прижаты к груди. Простынь скомкана, одеяло лежит на полу рядом с кроватью, подушка - в ногах тела. На груди трупа - гроздь розового столового винограда весом приблизительно пятьсот граммов. Одна ягода - во рту трупа... Трупное окоченение хорошо развито во всех группах мышц..."
В коридоре раздавались шаги, слышались негромкие голоса. Пахло сердечными каплями. Как ни странно, Викторию Павловну привели в чувство довольно быстро, а вот с "невротиком" из третьей палаты медсестре пришлось возиться чуть ли не целый час. Периодически она проносилась мимо нашей двери в своих белых сабо и звучно сообщала: "У Лесникова опять истерика! Может быть, ему реланиума вколоть?"
В ответ что-то угрюмо бормотал Анатолий Львович, и хлопанье сабо снова гасло в конце коридора.
Мы молчали. Алиса мяла в пальцах незажженную сигарету и едва слышно цокала языком, словно пыталась припомнить какой-то ритм. Я тупо собирала в мелкие складки край покрывала. В комнате не пахло ничем, кроме терпкой туалетной воды моей соседки, но мне почему-то упорно мерещился сладковатый душок разлагающегося мертвого тела.
Первой заговорила Алиса.
- Страшно.., - просто и тихо сказала она. - А тебе страшно, Жень?
- Не то чтобы страшно, просто на душе гадко как-то...
- Вот-вот! - она, наконец, отложила истерзанную сигарету в сторону. Кажется, будто шальная пуля рядом с башкой пролетела: хоть и не задела, а все равно все поджилки трясутся...
Я была не в самом поэтическом настроении, поэтому образность Алисиного высказывания оценила, но ответить в том же духе не смогла.