Рефрен в романе, соединяя разные сюжеты и отделяя их друг от друга, выполняет структурообразующую функцию, способствуя формированию единого сюжета, вбирающего в себя разновременные сюжетные линии, включая легенды и фантастическое повествование. Рефрен стал по существу художественной "находкой" Ч. Айтматова, "выстраивающего" сложное по архитектонике произведение, находкой, восходящей к эпической народной традиции, выражающейся в том, что сказители в процессе импровизации нередко вводили поэтические сентенции, не связанные с общим контекстом. Это явление довольно распространено в эпических произведениях тюркоязычных народов. Можно говорить о творческом развитии и переосмыслении Ч. Айтматовым древней национальной традиции.
Без рефрена не может быть до конца понята композиция романа. М. Голубков, например, очень подробно говорит о взаимодействии микросюжетов, "которое по своему механизму напоминает метафору. Они образуют своеобразную систему зеркал, в которых отражается основной сюжет". О рефрене же ("лейтмотиве" в статье) сказано коротко: "Особую роль приобретает лейтмотив, звучащий при каждом переходе от одного пласта к другому" (Голубков 1984: 170). Однако дело в том, что не при каждом. Более того, в некоторых главах, как это уже отмечалось, он отсутствует, а в шестой и двенадцатой, например, повторяется дважды.
Думается, композиция романа отличается – при всей, быть может, стилевой неоднородности сюжетных пластов – цельностью, соразмерностью частей и тщательной продуманностью. Весь роман делится на двенадцать глав, двенадцать раз повторяется рефрен. Центральное место в романе, и, кстати сказать, срединное в цепочке рефренов – между шестым и седьмым – занимает легенда о манкурте, расположенная в шестой главе и составляющая основное ее содержание. И хотя развязка истории сына Найман-аны дается уже в конце главы, после того как рефрен седьмой раз отделил одну сюжетную линию от другой, тем не менее, ядро легенды - превращение пленников в манкуртов – составило центр шестой главы, потому что в нем заключен основной смысл произведения и "ключ" к нему. В нем содержатся поучение и предупреждение, которые в контексте романа, благодаря "прорастанию" легенды в другие сюжетные линии, связанные с близкими нам временами, приобретают особую актуальность.
Еще одним доказательством продуманного, почти математически выверенного композиционного решения романа является расположение в нем рефрена. Может быть, об этом не стоило бы говорить подробно, если бы Ч. Айтматов с помощью рефрена не "заложил" в структуру романа то предостережение, которое прочитывается буквально в каждой из сюжетных линий.
Как уже отмечалось, это относится в особенности к усеченному рефрену. Обращает на себя внимание и такой факт: постепенно "расстояние" между усеченными рефренами сокращается. Это выражается в том, что впервые в усеченном виде он появляется в пятой главе, затем – в девятой и последний раз – в двенадцатой (именно им завершается роман, что само по себе уже знаменательно). Кроме того, номерам глав соответствует "порядковый", если можно так выразиться, номер усеченного рефрена. Такие совпадения едва ли случайны, как и то, что интервал между усеченными рефренами равен четырем главам, затем трем и двум. Так, на структурном уровне, через изменение повествовательного ритма, автор насыщает его тональность тревогой, по мере сокращения "расстояния" между усеченными рефренами нарастающей, которая оказывается оправданной, а авторский формообразующий прием объяснимым в контексте заключительной сцены, предшествующей своеобразному эпилогу. "И совсем рядом, где-то совсем вблизи, в зоне космодрома, взметнулась столбом в небо яркая вспышка грозного пламени… То пошла на подъем первая боевая ракета-робот по транскосмической заградительной операции "Обруч". В сарозеках было ровно восемь часов вечера. Вслед за первой рванулась ввысь вторая, за ней третья и еще, и еще… Ракеты уходили в дальний космос закладывать вокруг земного шара постоянно действующий кордон, чтобы ничего не изменилось в земных делах, чтобы все оставалось как есть… Небо валилось на голову, разверзаясь в клубах кипящего пламени дыма… Человек, верблюд, собака – эти простейшие существа, обезумев, бежали прочь" (Айтматов 1983: 488).
Роман Ч. Айтматова "И дольше века длится день" предупреждает о возможной катастрофе, которая может разразиться в результате "разжигания розни между народами, растрачивания материальных ресурсов и мозговой энергии на гонку вооружения" (Айтматов 1983: 197), предостерегает против гибели человечества. Он учит, по словам Г. Гачева, "как "устроиться" в этой многосложной окружающей действительности на чистых началах, ибо мир может быть и лучше и хуже, но ты, человек, должен быть только лучше!" (Гачев 1982: 281). И художественному осуществлению авторского замысла в немалой степени способствуют развитие мотива плена и структурообразующая роль рефрена.
Г.Д. Гачев обратил внимание на присущую произведениям Ч. Айтматова новизну жанра. Писатель "не повторяется, а открывает в повести и романе неожиданные возможности" (Гачев 1987: 89). Хотя именно роман "Плаха", как ни одно другое произведение автора, вызвал множество нареканий критики, связанных с его формой. Л. Аннинский в статье "Скачка кентавра…" оценивал роман как "странный, несообразный, полный невероятных внутренних диспропорций агрегат разноплановых и разноосновных – встык – художественных частей" (Аннинский 1982: 21). И. Золотусский писал о том, что роман "распадается на куски, на суверенные существования разных сюжетов, которые, формально пересекаясь, продолжают жить самостоятельной жизнью…" (Золотусский 1989: 97). Д. Урнов отмечал "совершенно очевидный композиционный просчет", допущенный автором "Плахи": "лишь при сложной интерпретационной работе… связывая воедино три или четыре части, можно представить их как целое произведение" (Урнов 1991: 317). А. Красновас характеризовал роман Ч. Айтматова как "мозаику" (Красновас 1986: 21). Г. Гачев же в синтетизме структуры "Плахи" увидел достоинство произведения. Это "не только "роман" по жанру, а синкретическая Книга: тут и мистерия, и философский диалог, и животный эпос…" (Гачев 1987: 88–89). Для объяснения нетрадиционности романной формы у Ч. Айтматова критика прибегла к сравнению ее с симфонией.
Структура повестей Ч. Айтматова, его романа "И дольше века длится день" свидетельствует об особом внимании автора к архитектонике, композиции произведения, целостности и гармоничности формы. Это повышенное внимание писателя к монолитности и стройности формы объясняется тем, что его прозе зрелого периода присуще стремление синтезировать разнообразные художественные явления. Можно спорить об органичности таких "включений" в художественную ткань произведений, как фантастический сюжет о паритет-космонавтах и планете Лесная Грудь в первом романе, или евангельские главы в "Плахе", но значение их в воплощении художественной концепции произведения трудно переоценить. Роман "Плаха" вряд ли составляет исключение в плане работы автора над его формой. Скорее можно предположить, что сама форма как бы материализует тот распад природоцелесообразного существования, который запечатлен в романе. Для чего писателю понадобились и новые структурообразующие "начала".
По первоначальному замыслу Ч. Айтматова роман должен был называться "Круговращение". В контексте произведения это название "прочитывается" как глубоко философское, но не столь оценочное, как "Плаха". Понятие круга - одно из центральных в романе, безошибочно определяющих, наряду с другими смыслами, нерасчленимость, замкнутость, безысходность происходящего в нем как движение к новой трагедии, как "хождение" по замкнутому кругу. В балладе "Шестеро и седьмой" автор, в связи с убийствами Сандро, пишет: "И так и еще раз в порочной круговерти убиений, и еще раз за пролитую кровь кровь пролил.
Да, законы человеческих отношений не поддаются математическим исчислениям, и в этом смысле Земля вращается, как карусель кровавых драм… Так неужто карусели этой дано кружить до самого скончания света, пока вращается Земля вокруг Светила?" (Айтматов 1987: 72). Литературная критика обратила внимание на то, что, "пожалуй, ни у одного из современных прозаиков так часто не возникают мотивы, связанные с идеей кругового движения, окружения, замыкания, возврата" (Пискунова, Пискунов 1987: 54). Сам писатель говорит об "ощущении трагичности… пребывания в круговороте жизни, когда все приходит и все уходит, вновь приходит и вновь уходит" (Айтматов 1986).
Понятие "круг" раскрывается в романе многозначно, круг как геометрическая фигура определил и структуру произведения, на что обратили внимание рецензенты "Плахи". Подобно тому, как в композиции книги представлена "система замкнутых и одновременно пересекающихся друг с другом, вписанных друг в друга "кругов" (Пискунова, Пискунов 1987: 54), так в философии автора "круги" соотносятся друг с другом и пересекаются, обусловливая многозначность самого образа круга. Все, происходящее в романе, вписывается в природный круговорот, который писатель определяет как "целесообразность оборота жизни". Благодаря ему мир един и целостен: соединены Земля и Космос, день и ночь, вечное и преходящее, отдельный человек и все живое вокруг, родители и дети. В основе круговорота – движение, без которого невозможна жизнь. И все в природе, во Вселенной движется по определенному кругу, "заданному" целесообразной природой. "Коршуны летели один за другим в одном направлении по кругу, как бы символизируя тем вечность и незыблемость этой земли и этого неба" (Айтматов 1987: 26). Круговому движению жизненных процессов подчинена и жизнь волков Акбары и Ташчайнара, если бы в нее не вмешивался человек ("И больше всего им хотелось добраться до волчат в норе под скалой, залечь с ними в круг, успокоиться…") (Айтматов 1987: 218).