Да, некогда "баловать" значило "лечить". Навряд ли наши современные "баловство" и "баловать" произошли прямо и непосредственно от своих древних тезок, но этимологическая связь между ними несомненна. Да что удивляться: когда человек и в древности заболевал, за ним волей-неволей начинали ухаживать, ему по мере возможности старались угождать, не раздражать, прощать его капризы и причуды. Словом, его баловали, как балуют и сейчас: и лечили и мирволили ему…
Вы спросите: это хорошо, но как же и откуда же возникло не наше современное, а то, древнее слово "баловать"? И это "балий"? Откуда оно?
Его происхождение очень похоже на происхождение другого близкого по смыслу слова - врач. Пусть не обижаются те доктора медицины, которым случайно попадется в руки эта моя книга, но ведь "врач" - это "тот, кто врет", так же как "рвач" - "тот, кто рвет" и "ткач" - "кто ткет". Вот только "врать" в языке наших предков вовсе не обязательно значило "лгать", "говорить неправду". Оно часто означало просто "говорить", "болтать".
Когда в пушкинском "Утопленнике" отец кричит детям, принесшим ему страшную новость: "Врите, врите, бесенята!" - он употребляет слово "врать" в нашем современном смысле: "лгите еще!" А вот когда в "Капитанской дочке" отец Герасим говорит жене: "Не все-то ври, что знаешь!" - здесь "врать" вовсе не имеет смысла говорения неправды. Тут это просто "болтать", "бормотать".
Вот с этим значением и связано слово "врач". В древности оно означало: "тот, кто лечит заговорами". Придя к больному, такой ведун "врал" над ним какие-то волшебные слова-заклинания, что-то такое "баял". Потому он и получал титул "врача", или "балия" - "бахаря". Оба эти слова значили одно: "бормотун".
А теперь судите сами: разве наши этимологические разыскания не принесли нам пользы? Мы ведь не только узнали происхождение двух современных слов, обозначающих лекаря и лечение. Мы как бы заглянули в древний мир наших предков, подсмотрели и подслушали, как пользовали своих доверчивых пациентов медики времен Владимира Киевского, а может быть, и старца Гостомысла. Если бы об этих способах лечения у нас не сохранилось никаких письменных или устных свидетельств, мы на основании наших этимологии могли бы уже довольно уверенно говорить: очевидно, они применялись!
И это позволяет мне обратиться ко второй, может быть основной, пользе, приносимой наукой этимологией. Раскрывая этимологу свои малые и большие тайны, слова любого языка позволяют нередко проникнуть и - в секреты истории, как сквозь перископ увидеть сквозь них то, что уже давно и, казалось бы, навеки скрылось в тумане прошлого. Это необыкновенно важно.
Вот слово кровать. Может быть, вам представляется, что оно связано с такими словами, как "кров", "по-кр-ов", "по-кр-ыв-ать": ведь мы привыкли, что кровать есть ложе, по-кр-ытое простынями, одеялами, по-кр-ывалами…
Это неверно. "Кровать" - очень древнее заимствование из греческого (византийского) языка. Грека называли свое ложе для сна "краббати" (в другом по времени произношении - "краввати"). Это слово перешло от них к русским еще в киевские времена.
Почему - перешло? Разве у тогдашних русичей не было постелей и собственных слов для их называния? Конечно, были. Но живших в суровой простоте восточных славян, привыкших отдыхать на застланных шкурами зверей и верхней одеждой лавках землянок и изб, видимо, очень поразили роскошь и блеск пышной Византии, когда они с нею столкнулись. Дивом показались им и невиданные ими высокие, мягко застланные, чудно изукрашенные греческие спальные одры - "краввати", какие стали появляться теперь и в киевских богатых палатах. Сначала слово "кравать", вероятно, и значило только греческого образца богатое ложе. Потом значение его расширилось, а присутствие рядом слов "кров", "покров" заставило его измениться и по своей форме - стать "кроватью".
Если бы до нас древние летописи, наши и зарубежные, не донесли сведений о живых взаимных отношениях между Киевской Русью и Византией, мы могли бы утверждать, что эти отношения был и, уже по одному тому, что нам известны в древнерусском языке такие слова, как "кровать", как "известь" (из греческого "асбестос"), как "плита" (а раньше - "плинфа") - плоский, византийского образца кирпич. Эти слова могли перейти к нам и прижиться у нас только потому, что народы Руси и Византии в IX и X веках общались тесно и оживленно.
Наши предки вовсе не всегда были только покорными учениками, жадно заимствовавшими иноязычные слова. Они и сами передавали своим соседям все, что тем приходилось ко двору, из русского словарного запаса. Так, наши северо-западные соседи, финны, получили от нас и превратили в свои такие слова, как "аккуна" - "окно", "лусикка" - "ложка", "вяртяння" - "веретено"… Случалось, и нередко, что слово передавалось, как жезл в эстафетном беге, от народа к народу все дальше от места своего рождения.
Вот слово "грамота"; его корень - не русский. Он даже и не славянский. Оно прибыло к нам оттуда же, что и "кровать", - из Греции. Греческое "грамма" (во множественном числе - "граммата") значило "буква", "письмена" - всё изображенное письменами. Став русским "грамота", слово не залежалось у нас. Поезжайте в Эстонию, вы встретите там слово "раамат" - оно значит "книга"; попадете в Финляндию и узнаете, что у финнов "рааматту" обозначает не всякую книгу, а только церковную, библию, "священное писание"… Оба слова пришли к финским племенам северо-запада, так сказать, по великому пути из варяг в греки, через посредство наших предков. А ведь это указывает на древние культурные связи между народами, на те дороги, но которым совершался всяческий обмен между ними, всевозможное общение…
Очень часто получается так, что единственный ключ к той или иной тайне исторического прошлого оказывается в руках этимологов. А уж когда речь заходит об истории самых языков, тут без этимологических разысканий буквально шагу ступить нельзя.
История же языка всегда теснейшим образом связана с историей человеческой мысли, с историей развития самого сознания людей. Вот посмотрите, как это получается.
Закон "табу"
Мы называем известное каждому из вас копытное животное: "овца", испанцы же, живущие на противоположной оконечности Европы, зовут его же "овеха"; может быть, вам приходилось слышать название знаменитой пьесы драматурга Лопе де Бега: "Фуэнте овехуна" - "Овчая купель", "Овечий источник". Что за странное совпадение в словах народов, разделенных целым континентом?
Оно не так уж странно: между русским "овца" и испанским "овеха" можно протянуть целую цепь других овечьих имен: древнеиндийское "авика", литовское "авис", древнеримское "овис", греческое "бис"… Многие индоевропейские языки зовут самку круторогого барана этими близкими друг другу, родственными между собой именами.
Это естественно. Я сказал "индоевропейские языки", или иначе "индоевропейская семья языков". В эту обширную "семью" входит, по подсчетам профессора А. Реформатского, 75 ныне существующих, "живых", и около 30 навеки умолкнувших, умерших языков - от исландского на далеком северо-западе евразийского мира до индийских языков крайнего юго-востока. Входит в нее и великий русский язык, и его родные братья - другие славянские языки.
Как это прикажете понять: "входит в семью"? Надо понимать это так, что все эти языки - там, в безмерной дали веков, - произошли от некоего нам неизвестного языка, на многочисленных говорах и наречиях которого говорили тысячелетия назад предки далеко и широко расселившихся затем по всему миру народов: индийцев и скандинавов, славян и италийцев, прибалтов и греков, таджиков Средней Азии и бретонцев с Атлантического побережья Франции.
В тех языках, на которых сегодня говорят эти народы, опытный глаз может обнаружить ясные следы былой языковой общности. И конечно, следы эти обнаруживаются не в кругу тех слов, которыми мы теперь называем вещи, создаваемые человечеством в наши дни. Наоборот, их надо искать среди слов, обозначающих предметы наиболее древние, известные и близкие человеку уже на заре его истории.
Понятно, что название овцы (или вечного врага, грозы овечьих стад - хищника-волка) куда старше, чем слово, обозначающее, скажем, рыбу латимерию, открытую в водах Индийского океана в XX веке, два-три десятилетия назад…
Имена волка, если мы выберем их изо всех индоевропейских языков, несут на себе отпечаток этой же древней языковой общности; правда, обнаружить его без помощи языковеда не так-то просто и легко. Ученые, однако, утверждают, что русское "волк", литовское "вилкас", древнеиндийское "врках" и даже древнегреческое "люкос" и латинское "лупус" - все это слова-братья, возникшие из единого древнего источника. То индоевропейское слово, которое их породило, значило, вероятно, что-нибудь вроде "вор", "похититель скота"…
Близки друг другу и названия другого хищника евразийских лесов - медведя. У греков этот могучий зверь именовался "арктос" (отсюда, через созвездие Большой Медведицы, название Арктика - "Медвежья Страна"). Этому "арктос" родственны и латинское "урсус" и французское "урс" - их общим предком было давно исчезнувшее индоевропейское слово: оно звучало как-то вроде (я говорю так неопределенно потому, что его никто из наших современников никогда не слышал) "орктос". От него, совершенно естественно, и должны были произойти названия страшного хозяина леса во всех языках нашей семьи.