Послать Рибадди в Египет, чтобы его возмущенный глас был услышан - последнее, что сделал бы Азиру в своей жизни. Но Эхнатон был слишком добр, чтобы подозревать такое количество обмана, подлости и жестокости, какое было в его недостойном вассале. Самая темная сторона человеческой натуры возникла перед ним неопровержимыми фактами и стала объектом болезненного разочарования.
Новости о падении Библа потрясли всю страну, не только потому, что Библ был великим городом, но и потому что его связь с Египтом была очень древней; были храмы, построенные в честь египетских богов за полторы тысячи лет до завоеваний Фараона Тутмоса.
Генералы армии, воспитываемые в древней военной традиции, едва могли скрыть свой гнев. "Теперь Сирия потеряна навсегда, - говорили они, - хотя она могла быть спасена". Как они помчались бы, чтобы спасти её и наказать мятежников, если бы только Фараон позволил им это сделать! И мысли о триумфах, которых они лишились, увеличивали их гнев. Они ненавидели Фараона и его Единого Бога.
Лишенные своих постов жрецы решили проклясть того, кого они уже называли "отступником" и "преступником" на своих секретных советах. Случилось так, что разливы Нила были незначительными, и урожай зерновых оказался скудным, голод угрожал земле. Священники приписывали и поражение и засуху недовольству богов, особенно Амона, и они обвиняли Фараона в "плохом Ниле" так же, как и в потери Империи, и настраивали народ против Эхнатона при любом удобном случае. Они настолько ненавидели его, что даже приветствовали бедствие, если оно ускоряло падение Фараона, и в то время как их губы произносили слова патриотического отчаяния, дьявольское ликование искажало их лица. "Теперь дни отступника сочтены", - думали они. "Мы скоро вновь будем управлять Египтом и возвратим наши сокровища - на сей раз навсегда".
Люди, неосведомленные и непостоянные, как и всегда, и напуганные тем, что, как им сказали, является признаками божественного гнева, прекратили любить лучшего из царей. Его красивый культ был слишком прост и слишком рационален, чтобы привлечь их; они никогда к нему не обращались. И о добрых свершениях Фараона быстро забыли.
Придворные становились безразличными к Фараону и его Учению, поддерживая лишь внешнее проявление преданности государственной религии. Был один блестящий и образованный ученик, которому Царь когда-то сказал, делая его первосвященником Атона, за несколько лет до наступивших событий: "Никто не понял мое Учение так хорошо, как Вы…". Теперь даже этот человек начал сомневаться в религии, которая так дорого стоила Египту.
И Эхнатон остался один. Он чувствовал отдаление тех, кто когда-то его любил, враждебность всей страны, неодобрение целого мира. Волны ненависти обрушивались на него со всех сторон как ревущее море; и не было никакой помощи, и никакой надежды! Он знал теперь, что его дело погибло. И его сердце было наполнено подавляющей печалью.
Он поднял глаза к небу и искал единение со своим Отцом. Запад был темно-красным. Нил казался полосой жидкого золота между темными пальмовыми рощами, а на востоке, белые скалы пустыни - холмы упокоения- сияли переливающимися оттенками розовых, темно-синих и фиолетовых тонов на прозрачном фоне фиолетового неба. Он наблюдал пламенный Диск, снижающийся за отдаленные холмы пустыни. Безмятежный свет касался его лица. Душистый бриз, мягкий как нежность; доносящаяся время от времени простая мелодия флейты. Успокоительный блеск проникал в небеса и землю и успокаивал душу Фараона. "O Бог, - думал он, - Ты - Покой. Ты - Любовь. Да буду же я всегда способен провозглашать Твою Истину!".
Он был поглощен молитвой, когда ему сообщили о посыльном. Это ненадлежащее время, чтобы говорить с Фараоном, но человек настоял на том, чтобы сразу его увидеть, потому что его поручение было крайней важности. Он приехал из отдаленного Тунипа, места в северо-восточной Сирии, и уже потерял много времени в поездке, избегая крупных трактов, которые были наполнены грабителями и вражескими солдатами. Он передал фараону письмо от старейшин Тунипа - отчаянное обращение за помощью.
Эхнатон взял глиняную табличку и прочитал: "Кто прежде разграбил бы Тунип, не будучи покаранным Фараоном Тутмосом? Боги Египта живут в Тунипе, но мы более не принадлежим Египту…и теперь, Тунип, Ваш город, плачет, и слезы льются, а помощи нам нет. В течение многих лет мы посылали послов нашему Богу, Владыке Египта, но к нам не прибыло ни одного слова поддержки, ни одного".
Он заговорил, и его голос немного дрожал. "Я хотел бы остаться в одиночестве", - сказал он. Посыльный покинул комнату.
Фараон перечитывал послание снова и снова. Солнце село. Клинообразное письмо, вырезанное глубоко в глине, казалось еще более темным в алом послесвечении. Эхнатон мог смутно видеть последние слова его несчастных подданных: "Тунип, Ваш город, плачет, и слезы льются, а помощи нам нет". Потом все это исчезло, и наступила ночь. Воздух становился свежим. Вскоре миллионы звезд показались в синей бесконечности, и наступила такая тишина, как будто вся жизнь на земле вымерла раз и навсегда.
Ты заходишь на западном склоне неба,
Земля погружена во мрак, как умерший…
Написал Фараон в одном из своих гимнов;
Ночь сияет всеми своими огнями,
И земля погружается в безмолвие,
Ибо Создатель покинул небосклон свой для отдыха…
Он попытался размышлять о своем Боге, но не смог. Он смотрел на звезды, но в их холодном блеске не было никакого ответа на муки его души. Крик его далеких людей был для него пыткой. "Тунип, Ваш город, плачет…" Он не мог забыть это. Внезапно, его дух оказался сломлен, и Эхнатон заплакал.
Но он не предал своего небесного Отца. Следующим утром, когда он протягивал руки в похвале Солнцу и приветствовал восход, в его голосе слышалось странное усердие:
Ты действительно создал мир по желанию Своему:
Зарубежные страны, Сирию, Нубию и землю Египта;
Каждому отведено его место;
Ты создаешь всё, что потребно им…
Языки их различаются меж собою,
Не схожи и образы их, и цвет кожи,
Ибо ты сотворил народы, отличающиеся друг от друга,
….
Ты Бог их всех, даже в их слабости
Ты Владыка мира, восходящий для них,
Диск Солнца Дневного, почитаемый в любой отдаленной стране, Ты - создатель жизни.
Это был гимн Богу иноземцев, так же как и Богу Египта, Тому, кто сияет над всеми землями, и не желает ничьей гибели.
Фараон продолжал:
Ты создал Нил на небесах, с которых он изливается,
Увлажняя в изобилии холмы и луга.
Как прекрасны пути Твои, о Бог Вечности!
Нил на небесах для иных стран,
…
Нил, исходящий из-под земли –
Для земли Египта,
Питающий каждый её луг.
Нам трудно понять, насколько ново это звучало для всех людей тех далеких времен. Никто еще не знал, где находились источники Нила. Они только видели его могущественные потоки, и полагали, что могучая река низвергалась вниз с самих небес, как по гигантской лестнице. Их отцы всегда поклонялись ей как богу. Но Эхнатон, рационалист, поведал им, что все реки берут своё начало из-под земли, в том числе и почтенный Нил. Он рассказал, что дождь, питающий другие страны, как потоки Нила питают Египет, равноценен дару Бога - "Нилу на небесах" - вознесенный вверх из рек и морей под действием солнечных лучей, он обрушивается ливнями на измученную жаждой землю. Он учил, что в глазах Бога не существует никакой особенной нации или "избранных людей", и что те, кто в своей гордости утверждают обратное, выдают за божественное выдуманный ими образ и отрицают настоящего Владыку - сияющую энергию, безличную Сущность всего бытия.
Он повторял им это снова и снова. Когда-то они слушали его с набожным почтением. Но с новостями о потери Империи, древний агрессивный национальный дух вновь укрепился.
Некоторые придворные во время советов, проводимых с фараоном, в последний раз убеждали его начать войну и восстановить владычество Египта от пустыни Синая до Верхнего Евфрата. "Время всё еще есть", - говорили они. Они были потомками тех, кто сражался при предках Эхнатона: Тутмосе Завоевателе и Аменхотепе Втором, - карателях сирийских мятежников.
Но великодушный Эхнатон отказался. Он не забыл отчаянный крик Тунипа, своего преданного города; но даже ради его спасения, он не мог отказаться от Истины. "Мои отцы завоевали Империю мечом, - сказал он, - Я не хочу сохранять её мечом". Первый раз в истории были произнесены такие необычные слова. Настала глубокая тишина. "Я знаю, что мои военноначальники искусны в войне и мои солдаты готовы", - фараон продолжал, обращаясь к тем сановникам, которые настаивали на том, чтобы бороться. "Я знаю, что мои колесницы намного превосходят численностью сирийские, и что война, даже теперь, означала бы победу. Но у меня нет никакого желания проливать кровь, чтобы удержать завоеванную землю под своим влиянием. Земля не принадлежит мне, но Атону, моему Отцу. И Его закон не закон меча, но любви и разума".
Кто-то спросил его, сочувствует ли он тем, кто все еще оставался ему верен в Сирии.
"Конечно же, я сочувствую", - ответил он; и так как он вспомнил жалостное письмо от старейшин Тунипа и смерть преданного Рибадди, тень пробежала по его лицу. "Конечно же, мне жаль их, но я не могу оставить Учение, которое сам Атон послал мне, чтобы восславить Его имя. Они называют меня "Живущий в Истине"; я буду соответствовать этому званию до конца…"