Среди сотрудников, не принадлежащих к категории фронтовиков, был Анатолий Тамулевич, хотя и носивший в войну офицерскую форму, но не попавший на фронт по зрению. Тамулевич занимался в лаборатории передатчиками, и первый, с кем по приходе я познакомился, был именно он. Это был плотный невысокий человек, с негустой шевелюрой и мягкой улыбкой. Очки, которые он носил, еще более округляли его лицо. Тамулевич показал мне схему передатчика и рассказал об основных характеристиках, но признался, что основную часть-модулятор – он не разрабатывал. "Схема пришла извне", – сказал он неопределенно, а я понял, что это просто типовая схема. Вопрос состоял в другом: как заставить передатчик работать импульсами, в десятки раз короче типовых. Это была задача, над которой следовало потрудиться.
Забегая вперед, скажу, что предстояло сформировать мощные сверхкороткие импульсные напряжения около 20 кВ для возбуждения магнетронного СВЧ генератора. Один из путей состоял в применении так называемых, импульсных трансформаторов, появившихся в конце войны, но теоретически слабо разработанных к тому времени. Отчет на эту тему в институте был составлен Т. Р. Брахманом, в будущем главным инженером, с которым я тогда и познакомился. Помню, как мы с Тамулевичем мотали в большом количестве трансформаторы на гиперсиловых сердечниках, а затем их испытывали.
Говоря о Тамулевиче, должен отметить, что он многим, особенно женщинам, нравился: мягкий, покладистый, человек, умеющий сочувствовать чужим бедам. Его самого и семью жизнь тоже не баловала: сначала он оказался в центре конфликта на почве развода сестры с мужем, а затем пришло и собственное горе: умер после тяжелой болезни (лейкемия) малолетний сын. Жизненные проблемы охлаждали его трудовой пыл, делали его внешне равнодушным. Это приводило к противоречиям с руководством. Хочу рассказать об эпизоде, свидетелем которого я случайно оказался, эпизоде, характеризующим не столько Тамулевича, сколько Расплетина. Расплетин распорядился включить передатчик в лаборатории, предварительно переместив его из подвала, где он находился, (лаборатория – на 4 этаже). Через 2–3 дня Расплетин зашел и поинтересовался, включен ли передатчик. Тамулевич ответил: "Нет, не включен". "Почему?" – Расплетин начинал наливаться краской. Первый признак его недовольства. "Александр Андреевич, Сережа (Петя, имени сейчас не помню) обещал принести, но его перевели на другую работу". "Что, неразрешимая задача?" – спросил Александр Андреевич. "Так он весит 60 кг". Расплетин, ни сказав больше не слова, пошел вниз. За ним пошел Тамулевич. Через некоторое время я направился по своим делам и на уровне 2–3 этажа увидел картину: впереди шел красный от натуги Расплетин, на плече которого возвышался передатчик, свободной рукой он его придерживал. Сзади вприпрыжку бежал по лестнице Тамулевич и лепетал: "Александр Андреевич, давайте я помогу". Тамулевич был внешне здоровый человек, а умер внезапно в возрасте 60 лет на даче, от сердечного приступа, как мне сказали, при пересадке деревьев в саду.
Помимо Расплетина основную идеологическую нагрузку по созданию станции нес Георгий Кияковский. Он разрабатывал "сердце" станции – дальномер и все схемы синхронизации входящих блоков. Его идеи оказались достаточно плодотворными, и впоследствии он возглавил ряд новых разработок лаборатории.
Высокочастотную часть станции вел Геннадий Гуськов. У него было "обширное хозяйство". Помимо собственных разработок Гуськов руководил созданием новых приборов в смежных подразделениях других организаций.
Кияковский и Гуськов были людьми с различными характерами и судьбами. Кияковский был аспирантом, пришедшим в институт с фронта после демобилизации. Гуськов поступил после работы на оборонном заводе и имел к этому времени солидный производственный задел. Но оба хорошо дополняли Расплетина, обеспечивая в каждом из направлений высокий теоретический и технический уровень разработки. Уже тогда мне было ясно, что, являясь активными сотрудниками Расплетина, они по масштабу своей личности выходили за контуры данного коллектива, что привело меня к мысли рассказать о них отдельно, тем более что мне привелось идти с ними бок о бок в течение солидного отрезка пути.
Перехожу к рассказу о других творческих работниках лаборатории, которых, к сожалению, уже нет в живых.
Когда я пришел в лабораторию, инженер Евгений Разницын, трудился еще на поприще телевизионной тематики. Он входил в группу, которую возглавлял Александр Клопов, один из разработчиков модного тогда телевизора Т-4 "Ленинград". Прежде, чем начать работу и поставить тот или иной прибор на рабочий стол, Женя проводил некие подготовительные операции. Он убирал со своего большого стола, полученного по репарациям из Германии, все предметы и щеткой с длинной ручкой стряхивал в металлический лоток остатки проводов, припоя и канифоли, а затем тщательно протирал коричневую поверхность столешницы от пыли тряпкой. Постелив на стол подкладку из прессованного фетра, он водружал на нее блок и подсоединял разъем питания. Но это было еще не все. Взяв в руки измерительные прибор, Женя проверял сеть, а затем измерял напряжение источника питания, после чего собственно и приступал к работе. Женя рано начал свою трудовую деятельность, в студенческие годы был вынужден подрабатывать, чтобы прокормиться, и, усвоив определенные трудовые навыки, знал, что хорошая подготовка – залог успеха. Он был на 4 или 5 курсе, когда началась война. Прошел через рытье окопов. А после окончания института, ушел на фронт. В Армии, как и в последующей мирной жизни, Разницын по сути выполнял свою работу, которую любил и без которой не представлял своего существования. Теперь таких людей называют трудоголиками.
Разницын был высокий, худощавый, но крепкий жилистый человек. Редко улыбался. Внешне строгий, он был в то же время доброжелателен к собеседникам. Носил очки, что предавало его облику некоторую сухость. Разницын не терпел расхлябанности и безответственности, проявлял настойчивость, если видел нежелание сотрудника выполнять возложенные на него обязанности. Другой улыбается, держит паузу, шутит и, глядишь, добивается своей цели. Женя, наоборот, серьезно, но настойчиво просит сделать то-то и то-то. Некоторые за глаза поэтому называли его сухарем, а отдельные люди даже сейчас, вспоминая о нем, добавляют: "Ох, уж этот Разницын".
Вместе с тем это – совершенно несправедливая оценка. Люди, хорошо знакомые с Разницыным, знали, что это человек, который всегда придет к тебе на помощь в минуту необходимости. Ему было чуждо интриганство, свое мнение всегда выражал прямо, а при неодобрении поступков того или иного лица уклонялся от осуждающих, а тем более грубых слов. Ему было присуще человеколюбие.
Расплетин при своих практически ежедневных обходах сотрудников редко посещал Разницына, по-видимому, полагая в нем крепкого, надежного работника. Лишь пару раз Расплетин отмечал нелинейность растра, смотря на экран секторного индикатора, разрабатываемого Разницыным. Женя тотчас же начинал регулировку и добивался приличных результатов.
Женя был хороший семьянин, в быту непритязателен, но изредка любил доставать и пить изысканные вина, зная в них толк еще со времен его пребывания в Венгрии, где он воевал, а затем служил. Помню, как он угощал нас необыкновенно вкусным вином на новой квартире, которую он с большим трудом получил и где собирались многие его друзья.
В конце 50-х годов, когда заканчивался мой аспирантский срок и стоял вопрос о продолжении работы, Женя на совещании у директора поддержал меня, за что я был ему благодарен. В последние годы мы редко виделись, но перезванивались. В конце 1996 года он сообщил, что хочет со мной встретиться. Я обещал приехать, но наша встреча так и не состоялась. В начале 1997 года он скончался.
Несмотря на молодой возраст, Лев Буняк, имея к концу 40-х годов солидный послужной список, в котором можно было упомянуть этапы его пути: выпускник военного факультета, заместитель командира дивизиона "Катюш", аспирант, ведущий разработчик и даже (насколько я помню) секретарь парторганизации лаборатории. Буняк был другом Кияковского, они вместе заканчивали ВУЗ, а после демобилизации поступили на работу в институт. Небольшого роста, худощавый, но очень подвижный человек. При знакомстве с Буняком основное внимание привлекало его умение просто и доходчиво формулировать свои мысли. Говорил четко и достаточно логично. В его изложении выводы, которые он хотел донести до слушателя, были очевидны, поэтому оппонентам было трудно с ним состязаться. Тех из них, которые так сказать, "расползались по древу", Лева тактично прерывал, другие по уровню логического мышления не дотягивали до него. Речи свои Лева обычно обращал непосредственно к собеседникам и, если они находили отклик, сопровождал улыбками, что многим, особенно женщинам, импонировало. Свои ораторские способности Буняк умело дополнял знанием предмета и техническими подробностями, внушавшими уважение. Лева редко говорил о своем фронтовом пути, никогда не кичился регалиями, но если человек впервые видел его при орденах, обычно это производило впечатление. Все эти качества Буняка Расплетин использовал, направляя его как представителя лаборатории в общественные организации, на совещания к должностным лицам и т. д.