Репрессии приводили к закономерным результатам. Когда в тыловой полосе 7-й армии было расстреляно 3 дезертира, с повинной немедленно явилось 150. Порядок восстановился, но повсюду полетели телеграммы с жалобами на тех, кто его обеспечил. Если в руководстве Советов существовали разногласия по вопросу смертной казни, то низовые организации были куда более единодушными. Ряд частей приходилось буквально процеживать от агитаторов пробольшевистской направленности. В такого рода обстановке восстановление дисциплины означало восстановление власти командования. Неудивительно, что Керенский очень быстро потребовал поставить под контроль карательные акции. 22 июля (4 августа) Корнилов известил командующих армиями о том, что, согласно решению правительства, комиссары получали право на конфирмацию смертных приговоров. Главнокомандующий отметил, что считает необходимым в ряде случаев ускорять судопроизводство. Керенский довольно быстро пришел в себя и стал активно миловать приговоренных. Казнь заменялась им каторгой, причем до окончания войны осужденные возвращались в строй.
Явно предвидя свой конфликт с Корниловым, "первый солдат революции" по привычке использовал знакомые и проверенные приемы социальной демагогии, лишая Главковерха авторитета и поддержки в войсках. Корнилову пришлось лавировать. В результате юнкерский ударный батальон, отправленный после выполнения функций военной полиции на Румынский фронт, был вскоре расформирован за "контрреволюционность". В ночь на 13 (26) июля Временное правительство приняло решение "созвать в Москве в самом ближайшем времени членов Правительства и представителей наиболее авторитетных групп и организаций для выслушивания сообщений Временного правительства о современном положении России". 14 (27) июля была восстановлена военная цензура, 26 июля (8 августа) в действие были введены и новые ее правила.
Раз угроза слева оказалась слабой, необходимо было дезорганизовать возможную угрозу справа, тем более что восстание показало, насколько важны симпатии полков на улицах столицы. Это делало более важным и то, кто будет ими командовать. Активно взявшийся за разгром и разоружение большевистских организаций Половцов не устраивал Керенского. 13 (26) июля он назначил нового командующего. Петроградский военный округ должен был возглавить бывший командующий 11-й армии – генерал Эрдели. Опасаясь уже и верхов, и низов армии Керенский продолжал заигрывать и с теми, и с другими. 16 (29) июля по настоянию Керенского в Ставке было собрано совещание, на котором присутствовали генералы Алексеев, Брусилов, Лукомский, Рузский, Клембовский, Деникин, и кроме того, Савинков – комиссар Юго-Западного фронта – и Терещенко. Первоначально обсуждались планы будущего наступления.
Брусилов выступил с предложением вести подготовку к наступлению одновременно на Северном, Западном и Юго-Западном фронтах, но удар нанести все же на последнем направлении, так как именно там у русской армии была наибольшая концентрация живой силы и артиллерии. Кроме того, Брусилов предлагал провести ряд операций на Кавказском фронте, Терещенко очень беспокоило возможное поведение Румынии. Эти чувства разделялись в Ставке. По мнению Брусилова, румын в союзе с Россией удерживало лишь присутствие русской 3-й армии. Положение было тяжелым. Но больше всего собравшихся беспокоило состояние войск.
Наиболее резко и откровенно высказался Рузский: "Революционная армия хуже царской. Войска шли в бой. Мы били австрийцев и немцев. Дело не в царской и революционной армии. Армия превратилась в орду баранов…" Деникин еще до совещания принял следующее решение: "Положение страны и армии было настолько катастрофическим, что я решил, не считаясь ни с какими условностями подчиненного положения, развернуть на совещании истинную картину состояния армии во всей ее неприглядной наготе". Горячо поддержанный коллегами, он выступил за ликвидацию выборных комитетов, восстановление единовластия офицеров и дисциплины в частях. Тем не менее какого-либо определенного решения принято не было.
Несмотря на то что перед началом совещания Деникин известил о своей позиции Главковерха и тот обещал ему поддержку, Брусилов не сдержал слова. За "смелое, искреннее слово" Деникина благодарил. Керенский. Это не помешало ему по-прежнему защищать "демократизацию" армии. Военные все больше начинали ненавидеть Керенского – этого, по словам Довбор-Мусницкого, "адвокатика из Царевококшайска", который "так и не удосужился понять, что нет дисциплины царской, революционной или какой-либо иной, а есть только право и порядок". Корнилов начал восстанавливать и то и другое. В частности, им были запрещены любые митинги на фронте, боевые приказы больше не подлежали обсуждению любых комитетов любого уровня, а неподчинение им рассматривалось как тягчайшее преступление.
После провала летнего наступления на повестку дня вполне логично выступал вопрос о диктатуре, и Керенский уже начал думать о ней. В этой обстановке действия Корнилова не могли не настораживать его. Глава правительства хорошо понимал свою непопулярность среди военной элиты и тоже не доверял ее представителям. Во всяком случае, революционные массы вызывали у него меньше опасений. Единственным эффективным средством его политики по отношению к генералитету было лавирование. Как о потенциальном восстановителе порядка много говорили об адмирале А. В. Колчаке: он был отправлен Временным правительством во главе военно-морской миссии в США; потом называлось имя генерала В. И. Гурко: он был вызван из отпуска на Кавказе в Петроград.
Гурко вернулся в столицу и поселился в гостинице "Европейская", ожидая решения своей судьбы. Здесь его и застал сюрприз: 21 июля (3 августа) он был арестован и доставлен в штаб округа. Очевидно, что назначение на самую низкую должность одного из самых убежденных сторонников сохранения в армии дисциплины перестало казаться Керенскому самым страшным наказанием. Его собственный способ действий был хорошо описан британским военным атташе в донесении, направленном в Лондон: "В настоящее время на "делегата" смотрят как на универсальное средство от всех болезней, но он не дает и половины того эффекта, который давали сапог и кулак фельдфебеля в прежние времена".
Когда провал столь оригинального метода управления войсками стал очевиден и на фронте, и в тылу, Керенский прибегнул и к другим мерам в отношении его критика. Арест был проведен на основании сочувственного письма, отправленного Гурко Николаю II. При этом само письмо было написано 2 (15) марта и не имело никакого политического содержания, хотя Керенский и попытался представить Гурко активным сторонником свергнутой монархии и состряпать обвинение по подготовке свержения существующего строя. Домыслы юриста-политика были абсолютно нелепы в том числе и потому, что Временное правительство амнистировало все действия защитников монархии вплоть до 4 (17) марта. По сути дела это было лишь уточнением и повторением пункта 1 декларации об образовании Временного правительства от 3 (16) марта, объявлявшей "полную и немедленную амнистию по всем делам политическим и религиозным". Тем не менее по приказу Керенского генерал был арестован без санкции прокурора, вслед за чем оказался в Петропавловской крепости.
Возвращаясь с совещания в Петрограде в Смоленск, генерал Алексеев узнал эти новости и решил в очередной раз обратиться с запиской на имя Родзянко: "Дела России, нашей Родины, о которой [заботятся] вершители судеб, ответственные, а главным образом безответственные, с каждым днем становятся тяжелее и безотраднее. Нехорошо на фронте: стратегическая обстановка на нашем юге может одарить нас тяжкими для самолюбия и для коренных губерний сюрпризами. Плохо в войсковом тылу, где народ кормит не один миллион ничего не делающих и часто безобразничающих бездельников. Безотрадно в общегосударственном тылу, где нет власти, где нет ответственных работников, могущих подняться выше интересов своей партии и окинуть беспристрастным, беспартийным и талантливым взором нужды, желания, чаяния многострадальной России, народа русского в целом, а не одного излюбленного и притом развращенного класса". Генерал еще надеялся на то, что у председателя бывшей Государственной думы есть власть и способность ею воспользоваться. Поэтому он информировал Родзянко о совещании в Могилеве и излагал "…те меры, на немедленном осуществлении которых настаивали все военные представители совещания".
Предложения генералитета в версии Алексеева состояли из следующих пунктов:
1) немедленное признание Временным правительством своей ошибки и вины в отношении "офицерского состава армии, униженного, оскорбленного, сознательно, умышленно лишенного власти и значения. Признать ошибку потому, что именно это главным образом сгубило армию";
2) признание того очевидного факта, что деятели Петрограда совершенно не знают армии, и, как следствие, прекращение ими военного законодательства и передача последнего в руки Главковерха;
3) запрещение политической активности в армии, запрет участия в митингах для военнослужащих;
4) уничтожение декларации прав солдата, "с слишком легким сердцем принятую и подписанную Керенским";