"Соединенные войска, – говорит про них Маржерет, – остановились при сем городе (Кромах) и занимались делами, достойными одного смеха". Скоро осаждающие и осажденные стали обмениваться друг с другом вестями, посылая записочки, прикрепленные к стрелам, а один из царских воевод, Михаил Глебович Салтыков, не спросясь главных начальников, приказал отступить своим ратникам, занявшим городской вал. Конечно, это была уже прямая измена; но ни Мстиславский, ни Шуйский не покарали за это Салтыкова и не отрешили его от начальствования.
Так бездеятельно и бесславно шла осада Кром. Вскоре наступила весенняя оттепель, и в царских войсках появились болезни и распространилось уныние. Казаки же, вырыв себе норы под самым городским валом, вновь занятым московскими ратниками, и имея с собой запасы продовольствия и водки, бодро выдерживали осаду; они делали иногда удачные вылазки и глумились над беспомощностью осаждающих.
При таких отношениях к себе со стороны своих ближайших сподвижников и войск, положение Бориса стало, конечно, отчаянным, и прав летописец, говоря, что он пал вследствие "негодования чиноначальников Русской земли". К тому же он и сам наделал ряд промахов: вместо того чтобы послать деятельного Басманова начальствовать над войсками, он чествовал его в Москве и обещал за уничтожение самозванца выдать за него дочь свою Ксению, вместе с царствами Астраханским и Казанским, чему Басманов не мог особенно доверять, так как такая же награда была обещана и Мстиславскому, когда его посылали против Лжедимитрия. Вместе с тем Борис продолжал деятельно прислушиваться ко всем доносам и рассылал приказания о пытках и тайных казнях подозреваемых в измене лиц. Так, получив весть о шатости жителей Смоленска, Годунов послал выговор его воеводам, зачем они совестятся пытать людей духовного звания: "Вы это делаете не гораздо, что такие дела ставите в оплошку, а пишете, что у дьякона некому снять скуфьи, и затем его не пытали; вам бы велеть пытать накрепко и огнем жечь".
Подозрительность и мстительность царя не оставили в покое и узника далекого Сийского монастыря – Филарета Никитича Романова.
Невыносимо тревожное состояние, в котором находился Годунов, совершенно неожиданно закончилось 13 апреля того же 1606 года. Когда царь встал из-за стола, то кровь хлынула у него изо рта, ушей и носа; он умер через два часа, приняв пострижение под именем Боголепа; молва приписывала его смерть яду, им же самим приготовленному.
Внезапная смерть царя Бориса, разумеется, самым коренным образом меняла положение дел. Хотя Москва спокойно присягнула его шестнадцатилетнему сыну Феодору, а также царице Марии Григорьевне и царевне Ксении, но тут же во время присяги слышались уже голоса: "Не долго царствовать Борисовым детям! Вот Димитрий Иванович придет на Москву…"
Юный царь Феодор, по отзывам современников, "хотя был и молод, но смыслом и разумом превосходил многих стариков седовласых, потому что был научен премудрости и всякому философскому естественнословию". К великому его несчастью, не это было нужно в данное время. Необходимы были верные, преданные слуги, а их-то и не было. Вся надежда молодого царя и его матери сосредоточилась на Петре Басманове, которого они отправили 17 апреля с князем Катыревым-Ростовским принять начальство над ратью, стоявшей у Кром, отозвавши прежних воевод, Мстиславского и Шуйского.
К Кромам же был послан и новгородский митрополит Исидор для привода войск к присяге. Но оставшиеся в Кромах военачальниками братья Голицыны, Василий и Иван Васильевичи, а также Михаил Глебович Салтыков и представители крупных служилых людей Рязанской земли – братья Ляпуновы решили уже перейти на сторону Лжедимитрия. К ним не замедлил примкнуть и последняя надежда семьи Годуновых – Басманов, как только он убедился, что дело их безнадежно проиграно.
Поводом для открытого перехода на сторону самозванца послужило приближение к Кромам высланного Лжедимитрием небольшого отряда под начальством поляка Запорского, который пустил слух, что за ним двигается сорокатысячная рать. Первым перешел на сторону Лжедимитрия начальник иноземного царского отряда – лифляндец фон Розен. Затем Басманов громко объявил войскам, что надо переходить на службу к своему прирожденному государю Димитрию Ивановичу.
Объявление Басманова о переходе на сторону самозванца произвело в войсках большой переполох, тем более что атаман Корела сделал в это время вылазку из Кром на лагерь москвитян.
Самая большая часть войска передалась Димитрию; остальные разбежались в разные стороны. Оставшиеся верными царю Феодору Борисовичу князья Катырев-Ростовский и Телятевский также бежали в Москву. Басманов же, Голицын, Салтыков, Шереметев и другие воеводы, перешедшие на сторону Лжедимитрия, послали ему повинную. Тогда Григорий прибыл самолично 24 мая к Кромам, где обещал всем свои милости; однако, не доверяя вполне только что передавшейся ему рати, он распустил большую часть ее по домам.
Затем Лжедимитрий двинулся далее на Москву через Орел и Тулу, всюду встречаемый хлебом-солью и изъявлением покорности. Население с любопытством сбегалось со всех сторон посмотреть на своего истинного царя, чудесно спасшегося от козней Годунова. Под Тулой, где Лжедимитрий остановился на некоторое время, был разбит тот же великолепный шатер, в котором располагался семь лет тому назад Борис во время своего знаменитого Серпуховского похода.
С пути новый царь беспрерывно посылал гонцов с грамотами в Москву, призывая ее жителей изъявить ему покорность; хотя гонцов этих Годуновы и перехватывали, а затем и вешали, но тем не менее страшная потерянность царила в столице.
30 мая разнесся слух, что царь Димитрий уже подходит к Москве; множество людей стало тотчас же заготовлять хлеб-соль, чтобы встретить ими своего истинного государя; слух оказался ложным, но поведение граждан привело Годуновых в ужас, и на следующий день они начали ставить пушки на кремлевские стены при громких насмешках толпы.
Между тем, 1 июня под Москву прибыли новые гонцы Лжедимитрия – дворяне Наум Плещеев и Гаврила Пушкин. Они остановились сперва в пригородном Красном Селе, где жили богатые купцы и ремесленники, и прочли им грамоту нового царя, написанную на имя бояр: Мстиславского, Василия и Димитрия Шуйских и других. Затем, сопутствуемые огромной толпой народа, Плещеев и Пушкин двинулись прямо на Красную площадь. Здесь начались неистовая давка и шум. Из Кремля вышли было думные люди и закричали: "Берите воровских посланцев и ведите их в кремль", но народ отвечал на это грозными криками и приказал громко читать грамоту Лжедимитрия, где он извещал о своем спасении и прощал московским людям их неведение. Рассказывают, что толпа, донельзя возбужденная чтением этой грамоты, потребовала на Лобное место князя Василия Ивановича Шуйского, чтобы он сказал по правде, точно ли похоронен царевич в Угличе, и что будто бы он громко объявил: "Борис послал убить Димитрия-царевича; но царевича спасли: вместо него погребен попов сын".
Обезумевшая чернь с неистовым криком: "Долой Годуновых! Всех их истребить… Буди здрав Димитрий Иванович!" – ринулась в Кремль, где стрельцы, стоявшие на страже, пропустили ее в царские покои. Царь Феодор поспешил в Грановитую палату и сел на престол; царица Мария Григорьевна и царевна Ксения стояли рядом с ним, держа в руках образа. Народ ворвался в палату и стащил несчастного Феодора с его трона; вместе с матерью и сестрой, на водовозных клячах, он был отправлен в прежний дом Бориса и заключен под стражу. Все родственники Годуновых были также перевязаны, а затем толпа приступила к неистовому грабежу. Всем этим делом руководил, по-видимому, знакомый нам Богдан Бельский, недавно возвращенный из ссылки. Ненавидя немцев, которых особенно жаловал покойный царь, он направил народ на погреба иноземных лекарей, говоря, что они набиты золотом и вином; лекаря были ограблены дочиста, а многие из толпы перепились их винами до бесчувствия и тут же испускали дух.
Затем к Лжедимитрию отправились бить челом избранные московские люди: князь Иван Михайлович Воротынский и князь Андрей Телятевский. Они везли своему законному государю Димитрию Ивановичу грамоту с приглашением занять его прирожденный стол. Грамота была написана от всех сословий, и первым подписался на ней патриарх Иов, только что рассылавший по всей земле грамоты по случаю войны с Гришкой Отрепьевым, в которых последний предавался проклятию со всеми своими сообщниками.
Московские послы прибыли в Тулу 3 июня, одновременно с посольством к самозванцу от его верных сподвижников – донских казаков. Лжедимитрий позвал к своей руке казаков, "преже московских бояр", которых казаки "лаяли и позорили", а затем уже принял Воротынского и Телятевского; он встретил их грозной речью – за долгое сопротивление законному царю, "наказывайте и лаяше, яко прямой царский сын", после чего отправил Телятевского, избитого почти до смерти казаками, в тюрьму, вероятно, за то, что он не хотел под Кромами перейти на сторону самозванца.
В Москву же были посланы князья Василий Васильевич Голицын и Рубец-Массальский вместе с дьяком Сутуповым: им было приказано покончить с Годуновыми и свести Иова с патриаршества. Посланные прибыли 10 июня. Иов был свезен на простой тележке в Старицкий Богородицкий монастырь, а все родственники Годунова отправлены в ссылку в дальние города, кроме Семена Годунова, главного руководителя казнями и доносами при царе Борисе: он был задушен в Переяславле.