Под голыми кладбищенскими деревьями, на памятниках и крестах лежал белый морозный туман, а в синем прозрачно-звонком небе висело ледяное солнце. Я приплясывала за спинами близких и отдаленных Ванюшиных, стеснившихся вокруг гроба, и пыталась согреть руки в тонких перчатках, засовывая их под мышки. Из могильной ямы со сдвинутым в сторону гранитным надгробием, на котором был высечен профиль ракетного конструктора, вытекал парок. Я слышала, как перешептываются Ванюшины. Они говорили о том, что Долли померла хорошо. Хотя и в больнице, а не дома. В общем, без мук. Во сне.
— Никто не ждал… м-да… — говорил старенький генерал-лейтенант в каракулевой кубанке и артиллерийской шинели. И это было, конечно, обычное посмертное вранье, потому что все они давно знали, что Долли вот-вот уйдет.
Мать хоронили в красном партийном гробу, и никого не смущало, что, по настоянию усопшей, ее отпели в церкви.
Я была в курсе, что ее забрали в больницу, но так и не собралась к ней, а когда собралась, то идти было не к кому.
Когда позвонил Лор, я собралась было ехать в Журчиху, за отцом. Но Полина жестко сказала, чтобы я не прыгала. Их печка давно прогорела до пепла и золы. Они не виделись почти двадцать лет. Да и просто нужно пожалеть отца: каково ему будет среди совершенно чужих Ванюшиных? А мы от него поставим свечку.
Мне полагалось печалиться и плакать хотя бы для приличия, но я не могла. Высохшая, как мумия, старушка с горбатым, похожим на клюв, восковым носом, лежавшая в красных и белых парниковых гвоздиках, не имела ничего общего с моей Долли.
Лорик кусал губы и все время протирал запотевающие от дыхания очки.
Какой-то престарелый раздолбай с черно-красной повязкой на рукаве и в номенклатурном старомодном пыжике толкнул речь. Из нее следовало, что Долорес Федоровна не просто покинула ряды партии, светлые идеалы которой освещали ее путь. Но была осознанно уничтожена теми, кто порушил и разграбил некогда великую страну. Сердце Долли просто не вынесло того, что творят с Россией кремлевские временщики. Оратор почему-то напирал на особую вину Российского акционерного общества «ЕЭС» и лично его главы господина Чубайса.
— Но пусть они трепещут! Возмездие грядет! — громыхал пыжик. — Мы вернем трудовому народу все, что у него отняли! И мы отомстим за тебя, товарищ Ванюшина! Спи спокойно, Долорес Федоровна! Мы с тобой! А ты с нами!
На лбу Долли белела какая-то церковная бумажная ленточка, И две черные немолодые богомолки, провожавшие гроб от церкви Нечаянных Радостей до Ваганькова, что-то шептали и крестились.
Как дочь, я первой бросила ком мерзлой глины в ямину, могильщики стремительно зашуровали лопатами, а генерал сказал недовольно Лорику:
— Могли бы и оркестр выбить… Без гимна как-то не очень…
— Она тоже хотела. Только они аванс вернули! — растерянно оправдывался Лорик. — Говорят, губы на таком морозе к трубам липнут.
По первой, в светлую память, мужчины пили тут же, из бумажных стаканчиков. Хрустели солеными огурцами. Огурцы притащила я, из журчихинских. Поминки проходили в квартире Ванюшиных. Когда Долли уже не стало и я примчалась в высотку, Лорик, расстроенный и злой, сидел за столом и изучал меню поминальной трапезы, составленное матерью.
— Ну и наворотила тут мутер! — глухо пробурчал он. — Заливное из свиных ножек — это что? Холодец? А кутья? Это каша, что ли?
Лорик был совершенно раздавлен, до него наконец стало доходить, что нашей общей «мутер» теперь не будет никогда. Толку от него не было никакого, и все хлопоты легли на меня.