Но почему я должен считаться с чьим-то еще счастьем, кроме моего собственного? Это один из древнейших вопросов философии. С одной стороны, мне бы хотелось, чтобы все остальные вели себя неэгоистично, тогда как я вел бы себя как эгоист. Эта часть моей личности хотела бы считаться только с моими собственными чувствами. Но у меня также есть нравственное чувство, указывающее, что я должен смотреть на вещи шире. Я чувствую, что есть вещи, которые я должен делать, и я размышляю о них, становясь на точку зрения "беспристрастного наблюдателя". Когда я задумываюсь о том, как поступить, я спрашиваю, какой набор исходов покажется наилучшим кому-то другому, кроме меня и людей, заинтересованных в моем решении. Этот беспристрастный наблюдатель, будучи и сам человеком, знает, что все хотят быть счастливыми, и, следовательно, судит обо всех исходах с точки зрения общего счастья всех заинтересованных лиц.
Принцип беспристрастности или анонимности имеет фундаментальное значение для всех моральных идей. В ситуации, затрагивающей А и Б, морально правильное действие для А должно быть в одинаковой степени независимым от того, А вы или Б. Это золотое правило Нового Завета: возлюби ближнего своего, как себя, и поступай с другими, как хочешь, чтобы поступали с тобой. Симметрия должна быть полной.
Конечно, некоторые из нас нравственнее других. Таким образом, реалистический взгляд на то, что такое счастье, следующий: я считаюсь с другими людьми, частично из чистого эгоизма (ожидая, что они ответят мне тем же), частично из искреннего сочувствия, а частично из принципа. Почти никто не ведет себя настолько хорошо, как предписывает беспристрастный наблюдатель. Но все же большинство из нас ведет себя лучше, чем могли бы в противном случае, потому что мы думаем о моральных принципах. Вот почему эти принципы так важны. Они также могут принести подлинное утешение. Если мне не удастся получить работу и она достанется другому компетентному соискателю, я могу рассудить, что мое разочарование уравновешивается его радостью.
Такой образ мысли выходит за рамки нашей базовой животной природы и приближается к мышлению, более уместному сейчас, когда мы больше не боремся за выживание. Счастливое общество должно строиться на двух основаниях: во-первых, на высочайшем уровне сочувствия другим людям, а во-вторых, на сильнейшем моральном принципе беспристрастности. Пока мы не расширим границы сочувствия, мы не сможем увеличить наше счастье, как бы ни росло наше благосостояние: раковая опухоль зависти будет съедать все наши приобретения. Если мы сможем радоваться благополучию других, мы все будем счастливее. Мы поможем тем, кто может выиграть от нашей помощи, и, кроме этого, выиграем сами, радуясь их успеху. В Библии сказано: "блаженнее давать, нежели принимать", но на самом деле хорошо и то и другое.
Возражения
Хотя принцип наибольшего счастья так привлекателен и так широко используется, он подвергался жестоким нападкам со стороны философов, включая недавнюю критику Амартии Сена и Бернарда Уильямса. Я уже останавливался на возражении, что есть вещи важнее счастья. Но существует и множество других возражений. Я полагаю, что они концептуально ошибочны.
Качества счастья
Первым Бентама начал критиковать его крестник, великий философ и экономист Джон Стюарт Милль. Его отец был протеже Бентама, и Милль некоторое время жил в садовом домике при доме Бентама в Лондоне на Королевской площади. Отец Милля возлагал большие надежды на сына и как на ученого, и как на нравственного человека, и его надежды оправдались в обоих отношениях. К четырем годам маленький Джон Стюарт читал древнегреческие тексты, а к подростковому возрасту полностью освоил философию наибольшего счастья, которой придерживался его отец. В двадцатилетнем возрасте он впал в депрессию, продолжавшуюся два года, которую он в конечном счете приписал строгости своего воспитания. В частности, он пришел к заключению, что с философией Бентама что-то не так. К тому времени, как он написал свою собственную книгу о том, что тогда называлось утилитаризмом, ему показалось, что он понял, где лежит проблема. Существуют, утверждал Милль, более высокие и более низкие формы счастья: иначе мы бы заключили, что удовлетворенный дурак находится в лучшем положении, чем неудовлетворенный Сократ.
Этот вывод ошибочен. В рамках своей жизни удовлетворенный дурак действительно окажется счастливее неудовлетворенного Сократа. Но мы должны учесть результаты труда, проделанного Сократом, – и миллионы других людей, чье счастье увеличилось. Существует множество героев, страдавших ради пользы других людей. Конечно, масштабы этой пользы трудно оценить, но именно она оправдывает их поступки. Само по себе страдание не может считаться благом.
Парадокс счастья
Второй аргумент заключается в том, что стремление к счастью обречено на провал: единственный способ стать счастливым – заниматься чем-нибудь другим, так как счастье представляет собой побочный продукт. Таким образом, утверждается, что принцип наибольшего счастья предполагает внутреннее противоречие: так называемый парадокс счастья.
В этом возражении заключена важная психологическая догадка. Большую часть нашей трудовой жизни мы заняты различными делами – гуляем за городом, занимаемся своей работой, играем в сквош, едим, занимаемся любовью. Мы не ставим перед собой цель быть счастливыми. Но все же большинство вещей мы делаем, потому что в тот момент они приносят нам удовольствие или же дают нам косвенные средства для получения удовольствия (например, позволяют не умереть от голода) или же потому что мы считаем, что помогаем другим людям. Мы часто делаем вещи, которые предпочли бы не делать, но делаем ради какого-то блага в будущем. Большинство людей желали бы работать меньше, но дополнительный доход позволяет купить другие источники удовлетворения. Так что нет ничего плохого в том, что люди хотят быть счастливыми и что жизнь во многих отношениях – это поиск деятельности, которая принесет больше удовлетворения. В мире, получившем правильное воспитание, такая деятельность включает в себя стремление к счастью других.