Аня с удовольствием причесывала Верочку. Шевелюра у нее была на редкость - густые шелковистые темно-русые волосы. Удивительно, но этого почему-то никто не замечал. Аня сказала кому-то, от нее отмахнулись - "ну понятно, ты ее вообще красоткой считаешь". Приглядевшись, удивились - и вправду красивые волосы, ну надо же, хоть что-то у нее в порядке… Аня приносила Верочке яркие резинки и заколки для волос. Правда, через пару дней резинки и заколки исчезали бесследно. "Здесь вообще все пропадает", - говорили воспитатели. Иногда что-то находилось, потом снова исчезало. Казалось, что в этом странном мирке даже вещи живут по каким-то своим законам.
В привычном смысле этого слова дети не брали "чужого". Скорее, слова "свое" и "чужое" имели здесь какой-то совсем другой смысл. "Свое" - это то, что еще пару дней назад могло принадлежать кому-то другому, быть "чужим". И вот теперь оно перестало быть нужным "кому-то", и кто-то приносит тебе эту майку, или заколку, или расческу, или тетрадку, и говорит: "Это тебе". Или ничего не говорит, и тогда нужно догадаться, что та вещь, которую положили на твою тумбочку, поступает в твое распоряжение. Надолго ли? Пока снова не придет кто-нибудь и не заберет то, что лежало на твоей тумбочке и не положит туда что-то другое. Да и твоя ли тумбочка? А кровать? А комната?
Аня пыталась спросить у Верочки, где резинки. Было не жалко, а как-то… странно, что ли. Ей хотелось понять, как же тут все устроено, в этом "зазеркалье"? Все общее? Вроде нет - детям раздают красивые новые вещи, по росту, по размеру. Девочкам постарше стараются покупать в магазине то, что им нравится. Все равно получается - вещь пришла как будто "ниоткуда", а надоела - ушла "в никуда". "Это не мое, это вчера было мое".
Верочка рассказала Ане, что девочка Катя забрала у нее новые резинки.
- Как забрала? Отняла?
- Нет, не отняла. Просто подошла и взяла.
- А почему ты не сказала, что это твои резинки?
Верочка молчала. Потом вдруг спросила:
- А карандаши чьи?
- Какие карандаши?
- Я рисовала карандашами, красивыми, мне их тетя Лена дала. Она сказала, возьми карандаши, - Верочка рассказывала медленно, явно стараясь понять что-то, - и я сидела и рисовала карандашами. А потом пришла Катя и взяла карандаш. А я ей сказала - "не бери, это мое".
Аня взяла Верочку за руку. Верочка захохотала, вырвалась, убежала. Через некоторое время вернулась.
- И что же было дальше? - Аня пока не совсем понимала, к чему Верочка клонит.
- Я сказала, что карандаши мои, и потом меня ругали…
- За что?
- За то, что я сказала, что это мои карандаши. Это общие карандаши. Нужно делиться. Я не жадина. Я делюсь.
Ну вот, приехали. Аня почувствовала что-то вроде отчаяния. Как объяснить ребенку, почему резинки, которые тебе дали, - это твои резинки. А карандаши, которые тебе точно так же дали, - не твои, а общие? А игрушки, так щедро наваленные в детской гостиной? Они чьи? Общие? А если ребенок возьмет вот этого зайца и объявит своим? Кто-нибудь поможет ребенку оберегать свою собственность? Как объяснить разницу между "сохранением собственности" и "жадностью"? Аня понимала, что задача ей не по силам. Да и никому эта задача не по силам, пока сами дети - ничьи…
Приближался Новый год. Все дети разъезжались. Кое-кто из детей уже давно "знакомился" с семьей и с воодушевлением ждал, когда же его заберут "в гости" на все праздники. Кто-то уезжал в зимний лагерь. Некоторых, постарше, приглашали к себе воспитатели. Аня узнала, что Верочка остается на этаже одна. Оказалось, что ее не берут в зимний лагерь, потому что у нее какая-то кожная болячка и тамошние врачи побоялись. "Разве это заразно?" - спросила Аня у доктора. "Нет, не заразно. Просто они решили перестраховаться. Мы же не можем настаивать".
У Ани промелькнула мысль, что она могла бы взять Верочку к себе домой, хотя бы на пару дней. Если ей разрешат, конечно. Но прежде чем просить разрешения в детском доме, ей нужно было выяснить, как к этому отнесутся ее домашние. Аня вовсе не была уверена, что дома к ее идее отнесутся с восторгом…
С Новым годом не получилось. Муж отнесся весьма скептически. Вроде напрямую не отказал, но и восторга не выразил. Настаивать Аня побоялась. Да и сама Аня стала сомневаться, стоит ли приглашать Верочку именно на Новый год. Все-таки слишком уж символично получается. Новый год - новая жизнь. Приглашение в гости как первый шаг в семью?
Вот тут Аня начинала проваливаться в какую-то зыбкую трясину… Трясину неясных желаний, смутных опасений, непринятых решений. Что означает это приглашение в гости? Аня читала книжки, общалась с психологами. Она знала, что для самого ребенка приглашение значит очень много. И что ребенок, особенно такой маленький, поневоле начинает строить планы и ждать, когда его пригласят еще, и еще, и однажды не вернут в детский дом… Не окажется ли так, что, взяв девочку на выходные, она потом просто не сможет не взять ее насовсем?
У Ани не было сознательного решения - взять Верочку в свою семью. Она чувствовала, что ее тянет к девочке и сердце за нее болит. Приходя домой с работы, она все больше ловила себя на мысли, что ей тревожно - как там Верочка? При этом Аня отлично понимала, что такое решение - это не только ее боль и жалость. Такое решение нужно принимать всем вместе - с мужем, с дочкой, взвесив все обстоятельства и возможности семьи. Легко поддаться жалости, трудно потом годами выполнять взятые на себя обязательства.
Аня не раз видела женщин, которые пытались взять ребенка из детского дома, не посчитавшись с мнением близких. И знала, что даже если кому-то и удавалось, например, "продавить" мужа или добиться его согласия, пообещав, что "его это не будет касаться", ничем хорошим это не кончалось.
Аня думала - а если Кирилл согласится? Сама-то она готова к таким переменам? Иллюзий по поводу того, что "все пойдет гладко", она не питала, учитывая все обстоятельства. Аня решила отложить свои терзания на потом. А вот пригласить Верочку в гости все же хотелось.
Она поговорила со специалистами. Ей объяснили, что в гости - можно. Ребенку страшно, если человек, однажды пригласивший в гости, потом исчезает как будто в небытие и ребенок не знает, когда этот человек вернется. И вернется ли когда-нибудь… Аня приходила в детскую группу почти каждый день, контакт с ней у ребенка не прерывался. Верочка знала, где рабочее место Ани, и могла попросить, чтобы ее позвали, могла передать ей весточку. Одобрение было получено. Осталось подобрать подходящий момент.
За это время Аня узнала Верочкину историю. Девочка родилась в полной семье. У нее были и мама, и папа. Был еще и старший брат, только к тому моменту, как Верочка родилась, он уже давно жил в детском доме. Почему? Кто знает… В документах указано кратко - ЛПР - лишение родительских прав. Подробную историю семьи к документам прилагать не принято.
Первый год жизни Верочка прожила с мамой. В какой момент исчез папа, история умалчивает. Мама пила. Пила ли она потому, что не справлялась с горем, безденежьем, неустроенностью? Или безденежье и неустроенность были неизбежным следствием пития? И этого никто не знает… Дальше все просто - соседи, уставшие слушать крик ребенка, прорывающийся сквозь гомон нетрезвых голосов, вызывают милицию, ребенка изымают из семьи. Больница, потом - дом ребенка. Все просто.
Ане казалось, что она понимает Верочку. Понимает ее характер, внутреннюю логику ее поступков. Верочка вела себя так, как будто знала, что все должно быть по-другому. Как будто, каким-то чудом, в ней осталась жить память о тех днях, когда мама была рядом. Верочка неумолимо и беспощадно разрушала в этом мире то, что ей не нравилось. Ни угрозой, ни силой никто не мог заставить ее делать то, что она считала несправедливым или ненужным. Суп она так и не ела. Ей пытались не давать второго и компота. Ей оставляли холодный суп на полдник. Она не ела. Сдавались воспитатели - нельзя же морить ребенка голодом.
Была у нее еще одна особенность. Девочка каким-то зверушечьим чутьем определяла, кто к ней относится хорошо, а кто - плохо. Иногда кто-то вел себя по отношению к Верочке внешне безупречно, называл ее "деткой". А отойдя в сторонку, начинал рассуждать о том, что она "дебилка", что это "сразу видно" и что "ей место совсем не здесь". Слышать Верочка всего этого никак не могла. Но каким образом она мгновенно вычисляла тех, кто относился к ней именно так?
Аня долго не могла понять, почему Верочка считается "особенно трудной"? Она не была агрессивной. Она никогда не била других детей. Ну иногда, в ответ, бывало, конечно, но не сравнить с настоящими драчунами. Но тех драчунов никто не грозился отправить в "дурку". Девочка с трудом училась, плохо запоминала стихи, игнорировала таблицу умножения, рвала тетрадки во время занятий. Но мало ли детей так себя ведет. Ничего такого уж особенного, и так бывало, и похуже бывало… Непонятно было, почему Верочка вызывает у некоторых воспитателей чувства, весьма похожие на с трудом сдерживаемую ярость? Почему ее кормят "успокоительными" таблетками?