(Там же: par. 501–502)
Этот клинический случай является выдающимся примером того, что Корриган и Гордон (Corrigan & Gordon, 1995) обозначили как атакующий "ментальный объект" (см. главу 6), с которым связана система фантазий. Юнг приводит описание более ранней травматической ситуации, после которой ум пациента приступил к формированию системы фантазий. Призрачная "любовь" молодого человека (несбыточная фантазия) и его бессознательная идентификация со старшим братом заставили его испытать травматическое чувство унижения. Его "мечта" потерпела крах, и в вакууме, образовавшемся после распавшейся иллюзии, пациент спасает любящую идентификацию со своим братом, разделив с ним чувство ненависти, обращенное на себя (идентификация с агрессором). Эта ситуация породила не меньше фантазий, чем несбыточная любовь, однако место, которое прежде занимала любовь, теперь принадлежало ненависти и с ней пришла другая "история". Ненависть к самому себе потребовала от него внутреннего расщепления. Нет сомнений, что его аффективное переживание унижения и разочарования было невыносимо для него. Тем не менее его "ум" вмешался и "отыскал смысл" за пределами этого невыносимого переживания, хотя и низменный смысл. В итоге эта фантазия позволила ему сохранить в качестве объекта любви своего жестокого брата, тогда как сам пациент усвоил себе образ объекта ненависти. "Ум" пациента, идентифицировавшийся с совершенством и идеальным образом брата, третировал хрупкое чувственное я как "плохое", недостойное любви, "маменькина сынка", неспособного любить настоящую женщину в реальном мире. В рамках этой защитной структуры любовь и ненависть не могли быть испытаны по отношению к одному объекту, то есть амбивалентность оказалась невозможной. По крайне мере в его тайном чувствующем я старший брат был "хорошим", а сам он должен был оставаться "плохим". Для пациента стало одинаково невыносимо и неприемлемо как испытывать ненависть к идеализированному брату, так и допустить переживание сочувствия к своей собственной (отвратительной) слабости.
В итоге это расщепление, произошедшее в репрезентации его я, получило внешнее "подтверждение" в реакциях официантов, которые начали принимать его за гомосексуалиста. Теперь его тайная мерзость была подтверждена "реальностью". Персекуторная фантазия получила "подтверждение". Это пример того, как комплексы постепенно разрастаются, втягивая в свою орбиту все больше и больше элементов "реальности", подобно черной дыре в космическом пространстве, перемалывая фрагменты переживания в "системе" разрушительных смыслов.
Травма и "смысл" в клиническом примере Юнга
Клинический случай Юнга является превосходным примером того, что травма не сводится к одному лишь прорыву стимульного барьера, но имеет непосредственное отношение к "смыслу" или к психической реальности. Неврозы возникают не как реакция на травму per se, а в ответ на фантазии, посредством которых она обретает присвоенный ей смысл. Также и защитные механизмы сами по себе обладают значением в свете неизбежной задачи сохранения человеческого духа, на выполнение которой они направлены. Сплетая унизительную негативную фантазию о его собственной мерзости, ум пациента, так сказать, "старался" сохранить его контакт с реальностью, стоящей того, чтобы в ней жить и любить, пусть даже его Эго само при этом оказалось недостойным любви. Что касается психе, то, по-видимому, для нее негативный смысл предпочтительнее, чем отсутствие смысла; негативные фантазии лучше, чем отсутствие всяких фантазий. Его непреклонный перфекционизм (несмотря на свойственные для него атаки против самого себя) стал панцирем, который удерживал я пациента от окончательного распада в условиях отсутствия тех "переходных" процессов, которые могли бы сохранить истинное я. Кроме того, если я-репрезентация "плохая", то ее можно улучшить, и для этого необходима работа.
К сожалению, однако, способность выдерживать невыносимый аффект только подрывается этими архаичными защитами. Предназначенная для того, чтобы защитить личностный дух от аннигиляции при столкновении с неумолимой реальностью, система самосохранения создает фантазии, которые "придают смысл" страданиям, но одновременно с этим они разрывают единство ума и тела, духа и влечения, мысли и чувства. "Ум" становится тираничным перфекционистом, преследующим более слабое чувственное я, скрывая его как позорного тайного партнера, до тех пор, пока не будут утрачены все контакты между Эго и этим преследуемым я, и не прозвучит ужасное пусковое слово ("масон"). Теперь место Эго во внутреннем мире занимает отвратительное хилое существо, которое становится единственным представителем я, а весь мир теперь оказывается тираничным, преследующим и перфекционистским. Эго становится "одержимо" отщепленным "преследуемым я". Здесь мы наблюдаем окончательный итог действия системы самосохранения – постепенная амплификация комплекса приводит в итоге к тяжелым формам психопатологии.
Двойственная Самость Юнга: свет и тьма
В большинстве своих ранних работ Юнг говорит о Самости как об упорядочивающем принципе, который объединяет разные архетипические содержания и уравновешивает противоположности психе в течение аналитического процесса, направляя его течение к достижению "целей" индивидуации или "самореализации". Юнг пришел к этой гипотезе через эмпирические наблюдения. В его собственных сновидениях и в сновидениях анализандов присутствовал мотив встречи с источником неоспоримой мудрости, находящимся в бессознательном, который, казалось, предлагал сновидцу совершенно иной образ его подлинной жизни, который отличался от восприятия Эго. Создавалось впечатление, что этот "центр" в бессознательном компенсирует односторонность установок Эго, как будто бы в его "намерения" входила коррекция несбалансированной установки пациента и создание представления о "предназначении", которое не ограничено Эго, но охватывает всю личность пациента в целом. Более того, этот "центр" мудрости в бессознательном "являет себя" в сновидениях через нуминозные образы, несущие в себе священную "инаковость", нерушимость, разрешение конфликта, целостность и неописуемую красоту.
Исходя из этого, Юнг пришел к выводу, что подобно тому, как Эго является центром сознания, Самость является субъектом всей психе, охватывающей сознание и бессознательное.
Теоретически Самость представляет собой не более чем психологическое понятие, конструкт, служащий для обозначения неведомой сущности, которую мы не в состоянии постичь как таковую, так как, по определению, это превосходит возможности нашего разума. Самость вполне можно было бы также назвать "богом внутри нас". Основания всей нашей психической жизни, видимо, прочно укоренены в ней, и, кажется, на ней сходятся все наши высшие и конечные устремления.
(Jung, 1934a: par. 399)
Исходя из этих определений, многие последователи Юнга были склонны подчеркивать преопределенное "раскрытие" Самости в процессе индивидуации, а также побуждающее действие, которое Самость оказывает на порой сопротивляющееся Эго, с тем, чтобы Эго следовало принадлежащему ей предначертанному "плану" целостности индивида. Эти авторы признают, что такое "побуждение" может вызывать у Эго несогласие и даже ужасать его, однако подразумевается, что Самость лучше знает, что принесет пользу Эго (см.: Whitmont, 1969). Иногда Самость представлена голосом оракула, звучащего изнутри, подводящего "хозяина" к моральному конфликту с общественными ценностями – неизбежному этапу на пути к осознанию уникальной истины о самом себе (см.: Neumann, 1969). Другие, следуя идее Юнга, заключающейся в том, что Самость является "прообразом Эго", делают акцент на диалектическом взаимодействии между Эго и Самостью, на связующей "оси", медленно появляющейся между ними. Здесь в качестве аналогии для индивидуальной динамики можно привести отношения между воплощенным Христом и его надличным Отцом (см.: Edinger, 1972). Во всех этих подходах Самость представлена как высшая сила, жаждущая единства жизни, объединения противоположностей через трансцендентальное, схождения во время извечного Единого.
Однако как мы можем согласовать эти концепции с образами убийцы с топором, стрелка с дробовиком, зомбирующего доктора из наших предыдущих клинических примеров? Кажется, что все эти фигуры мало похожи на "трансперсональных проводников", ведущих по пути индивидуации. И все же на этих страницах мы делаем предположение, что все эти жуткие деструктивные образы тоже являются образами архаичной Самости и ее защитной функции.