И, как я уже сказал вам, я поставил перед собой задачу ответить на все письма. Мы, странствующие рыцари, умеем выполнять обещания (кроме, разумеется, любовных), так что, взывая к добродетели, призванной облегчить мое тяжкое бремя вины, нижайше прошу у всех вас дозволения ответить вам одним разящим посланием, в котором вы можете вообразить себя частными адресатами столь нерегулярной корреспонденции.
И, поскольку расклад - в мою пользу, потому что протестовать или выразить свое несогласие вы не можете (можете, конечно, но я об этом не узнаю, так как письма и прочее будут уже бесполезны), я перехожу к следующей части и даю зеленый свет неумолимой диктатуре, владеющей моей искусной правой рукой, когда дело доходит до писания писем. И разве можно не начать это письмо со стихов Пессоа, в которых - и проклятие и пророчество. Гласят они примерно следущее…
Взора не встречает взор,
Но на сердце полегчало;
Возникает разговор,
Хоть ничто не прозвучало.
Где конец и где начало?
Такого-то такого-то числа такого-то месяца непередаваемого 1994 г.
Соответствующим адресатам:
Хочу говорить с вами о том, что началось в январе и продолжается до сих пор. Большинство из вас написали нам, чтобы поблагодарить. Представьте себе наше удивление, когда мы читали ваше послание, в котором вы благодарили нас за то, что мы существуем. Самое ласковое, например, что я получаю от наших войск когда попадаю на одну из позиций - это жест вынужденного смирения. Я удивляюсь своему удивлению, и когда удивляешься, от удивления могут произойти самые непредвиденные события. Бывает, например, что я слишком сильно закусываю трубку и отламывается мундштук. Бывает, что я не могу найти замазку, чтобы починить его. Бывает, что в поисках какой-нибудь другой трубки я натыкаюсь на конфету и совершаю грубую ошибку, выдавая находку характерным звуком, издающимся исключительно конфетами в целлофановой упаковке, который эта чума, именуемая детьми, может услышать за десятки метров, а то и за километры, если ветер в их сторону. И бывает, например, что я увеличиваю громкость магнитофончика, чтобы заглушить шелест целлофана песней со словами…
Имеющий нынче песню
завтра бурю получит,
и тот кто в сейчас компании
будет еще одинок,
идущий прямой дорогой
споткнется о страшные стулья.
Но песня всегда стоит бури,
компания - одиночеств.
И самое дорогое -
это агония спешки,
сколько бы стульев ни было
в нашей единственной правде.
В домике (потому что все это неизменно происходит в домике, где крыша - это кусок картона, связка хвороста или клеенка) возникает Эриберто, лицо его выражает "наконец-то ты мне попался!". Я делаю вид, что его не вижу, и насвистываю песенку из фильма, названия которого я не помню, но главному герою она помогала достичь превосходных результатов, потому что под ее насвистывание одна девушка, из тех, что в самый раз для того, чтобы, как говорят в этих случаях, "это самое", с улыбкой приближалась к нему, - и я вдруг замечаю, что это приближается не девушка, а Эриберто. Вместе с ним идет Тоньита, со своей куклой-олоте в руках. Тоньита - отказывающая в поцелуе, "потому что очень колется", с источенными кариесом зубками, которой исполняется пять лет и наступает шесть - любимица Супа. Эриберто - самый скорый плач Лакандонской сельвы, рисовальщик утят антисупмарин, ужас вьючных муравьев и рожденственского шоколада, любимец Аны Марии, наказание, которое послал Супу какой-то злопамятный бог за то, что он нарушитель насилия и профессионал закона. Что? Не так? Хорошо, не беспокойтесь…
Внимание! Не отвлекайтесь и внемлите! Эриберто приходит и говорит, что Эва хнычет, потому что хочет смотреть про поющую лошадку, а майор ей не дает, потому что он смотрит "Декамерон" Пазолини. Конечно, Эриберто не говорит "Декамерон", но я это заключаю из его жалоб, что "майор смотрит только этих голых старух". Для Эриберто все женщины, носящие юбку до колен и выше - "голые", и все женщины старше четырех лет, исполнившихся недавно Эве, - "старухи". Я знаю что все это - часть тщательно подготовленной Эриберто грязной стратегии, цель которой - завладеть конфетой, чья целлофановая обертка прозвучала как сирена "Титаника" в тумане, и Эриберто со своими утятами уже спешит на помощь, потому что нет в этом мире ничего более печального, чем конфета без ребенка, вызволяющего ее из целлофанового плена.
Тем временем, Тоньита обнаруживает игрушечного кролика, "которого невозможно испачкать", то есть он черного цвета, и решает окунуть его в лужу, что, по ее представлениям, обладает всеми необходимыми характеристиками для проведения испытаний качества.
Перед этой атакой, целью которой является "генеральное командование САНО", я делаю вид что ооочень сосредоточен на письме. Эриберто замечает это и рисует утенка, которого непочтительно называет "Суп". Я притворяюсь обиженным, потому что Эриберто настаивает, что мой нос похож на утиный клюв. Тоньита кладет на камень вымазанного в грязи кролика рядом с олоте и оценивает их критическим взглядом. Мне кажется, результат ее не удовлетворяет, потому что с тем же упрямством, с которым отказывает мне в поцелуях, она отрицательно качает головой. Эриберто, кажется, признает свое поражение перед лицом моего безразличия, и уходит, и я остаюсь доволен своей сокрушительной победой, когда вдруг замечаю, что конфеты на месте нет и вспоминаю, что когда я рассматривал его рисунок, Эриберто сделал какое-то странное движение. Он увел ее у меня из-под носа! И поверьте, при таком носе, это особенно обидно. Мне становится еще грустнее от того, что я замечаю, что Салинас уже собрал чемоданы чтобы перейти в ВТО, и мне кажется, что он был несправедлив с нами, навесив на нас ярлык "нарушителей". Если бы он был знаком с Эриберто, он бы понял, что в сравнении с ним мы даже законопослушнее руководства ИРП. Ладно, вернемся к тому, что я был удивлен своим удивлением, читая ваши послания с этим "спасибо", которое иногда было адресовано Ане Марии, иногда - Рамоне, Тачо, Мою, Марио, Лауре или любому и любой из мужчин и женщин, скрывающим свои лица, чтобы быть увиденными другими и открывающими их, чтобы ото всех укрыться.
Я готовлю наилучший из своих реверансов, чтобы поблагодарить за столько благодарностей, когда в дверях появляется Ана Мария, держа за руку хнычущего Эриберто и спрашивает, почему я не хочу дать Эриберто конфету. "Я не хочу дать ему конфету?", - говорю я и с удивлением смотрю на лицо Эриберто, на котором следы конфеты умело замаскированы слезами и соплями, которые и привлекли симпатии Аны Марии на его сторону. "Да, - неумолимо продолжает Ана Мария, - Эриберто сказал, что он отдал тебе рисунок в обмен на конфету, а ты не сдержал слова". Я чувствую себя жертвой столь несправедливого обвинения, что лицо мое становится похожим на лицо экс-президента ИРП, готовящегося овладеть могущественным государственным секретариатом и поднимающегося на трибуну, чтобы произнести лучшую из своих речей. Тут Ана Мария просто берет неизвестно откуда взявшийся кулек с конфетами и отдает его - весь! - Эриберто. "Бери, - говорит она, - сапатисты всегда держат слово". И они вдвоем уходят. Я ооочень расстраиваюсь, потому что конфеты эти были приготовлены Эве на день рождения, которой не знаю уже сколько исполняется: когда я спросил у ее мамы, сколько ей лет, она мне сказала что шесть. "Но вы же совсем недавно мне сказали, что ей только что исполнилось четыре", - упрекнул я. "Да, ей исполнилось четыре, идет пятый, то есть теперь ей будет шесть", - тоном не допускaющим никаких возражений, отвечает мне сеньора и оставляет меня, вынуждая вновь пересчитывать все это на пальцах и сомневаться во всей нашей системе образования, ясно учившей тому, что 1 + 1 = 2, 6 x 8 = 48 и прочим столь же серьезным вещам, которые, как это становится очевидно, оказываются совершенно иными в горах юго-востока Мексики; здесь действует другая математическая логика. "Мы, сапатисты, совершенно другие", - заявил однажды Монарх, когда рассказывал мне, что когда он остается без тормозной жидкости, он просто мочится в резервуар. В другой раз, например, мы праздновали день рождения. Собралась "молодежная группа" и организовала "сапатистскую олимпиаду": "ведущая мероприятия" ясно сказала, что затем пройдут соревнования по прыжкам в длину, что значит "кто выше прыгнет", а потом - в высоту, в смысле "кто прыгнет дальше". Я опять занялся счетом на пальцах, но пришел лейтенант Рикардо и сообщил мне, что на завтрашнее утро для именинника поготовлены утренние куплеты. "Где будет исполнена серенада?" - спросил я, радуясь, что все вернулось в норму, потому что петь утренние куплеты с утра мне показалось совершенно логичным. "На кладбище", - ответил Рикардо. "На кладбище?" - повторил я и вернулся к счету на пальцах. "Да, потому что это день рождения товарища, погибшего в январских боях", - сказал Рикардо и ушел, так как уже объявили начало конкурса по бегу "ползком".
"Да, - сказал я себе, - день рождения для мертвого. Совершенно логично… в горах юго-востока Мексики". Вздыхаю.