Безоружные и бессильные, пленные офицеры были вынуждены расставаться со своими личными вещами, такими как платок, который Сафонов отдал одному из конвоиров под угрозой ятагана. Автору также пришлось расстаться со всеми медными пуговицами своего мундира и использовать вместо них деревянные палочки, с презрительного одобрения того, кто его обобрал. Двадцать лет спустя Розальон-Сошальский был вынужден отдать все свои деньги, часы и серебряные пуговицы от мундира османскому солдату, захватившему его в плен. Попытка автора скрыть обручальное кольцо едва не стоила ему жизни, после того как его захватчик заметил след от кольца на пальце. По его собственному признанию, у Розальон-Сошальского не было шансов в завязавшейся борьбе, но он был спасен армянином, служившим врачом османского главнокомандующего (сераскера). Также и Дюгамель, попавший в плен годом позже, был вынужден отдать все свои деньги, одежду и сапоги.
Подобные эпизоды ставили офицеров перед непростым выбором между жизнью и достоинством. Их положение усугублялось присутствием других пленников, которые становились свидетелями поведения друг друга. Дворянская честь и сословный дух были групповыми явлениями, налагавшими серьезные ограничения на поведение офицера-дворянина в обычной жизни, и они не могли полностью исчезнуть в плену. В результате в особенно трудных обстоятельствах офицеры знатного происхождения порой должны были выбирать между физической смертью и потерей лица, или социальной смертью. В каком-то смысле эта дилемма напоминала ту, что стояла перед пленниками более раннего периода, с той только разницей, что понятие офицерской чести заменило религиозную веру. Как и их раннемодерные предшественники, благородные пленники пытались найти выход из этой непростой ситуации.
Чувство моральной амбивалентности присутствует в описании плена, оставленном Дюгамелем. Захваченный под Шумлой в 1829 году, он застал в крепости шесть других российских офицеров и 150 солдат. Однако автор вскоре оказался в привилегированном положении благодаря знакомству с неким Фроманом, саксонцем и бывшим медиком императрицы Марии-Луизы, который принял ислам и стал называться Махмудом. Фроман бежал в Османскую империю после семилетнего пребывания в австрийской тюрьме, в которую он был брошен за то, что передал послание Наполеона своей супруге во время Ста дней. Тот факт, что Дюгамель знал немецкий, вызвал у Махмуда ностальгию по родине и заставил его помочь русскому офицеру послать весточку о себе своим родственникам и российскому командованию. Ходатайство ренегата перед великим визирем позволило Дюгамелю остаться в Шумле вплоть до освобождения и тем самым избежать участи других российских пленников, которых направили в Константинополь. То обстоятельство, что Дюгамель не разделил судьбы своих товарищей, могло показаться его современникам проблематичным с моральной точки зрения, особенно ввиду того, что он был обязан этим человеку с сомнительной репутацией. Дюгамель, видимо, и сам понимал моральную амбивалентность своего благодетеля-ренегата, который отверг христианство, "исполненный злобы и мести против своих гонителей" и "смешивая в своем озлоблении христиан с их верою".
В описании плена, оставленном Сафоновым, можно найти еще более явное свидетельство конфликта между желанием пленника улучшить свою судьбу, с одной стороны, и офицерской честью, с другой. Вынужденный расстаться с личными вещами под угрозой смерти, Сафонов попытался завоевать расположение начальника конвоя с помощью албанской песни, которую он выучил с этой целью. Конвоиры поощряли усилия Сафонова имитировать носовые звуки албанского пения комментариями вроде "Ах ты неверная собака!" и тем не менее относились к нему лучше, чем к другим пленникам вплоть до конца их перехода. Однако роль развлекателя конвоиров и местных жителей-мусульман, которую в какой-то момент избрал Сафонов, была мало совместима с понятиями об офицерской чести. Осознание этого обстоятельства, возможно, заставило Сафонова вести себя более бескомпромиссно, когда караван пленников прибыл в город Серрес, наполненный османскими войсками, собиравшимися атаковать мятежную Сербию. Когда один из османских воинов ударил одного из товарищей Сафонова, последний ударил турка в ответ, за что был, в свою очередь, сбит с ног мощным ударом. Попытка Сафонова отстоять честь своего товарища могла бы закончиться для него плохо, если бы не вмешательство французского инженера-артиллериста, который служил в османской армии и использовал свое положение, чтобы успокоить страсти.
Весь этот эпизод свидетельствует о важности посредника, который мог смягчать конфликты между пленниками, с одной стороны, и их стражами или местным населением, с другой. Вскоре сам Сафонов стал играть эту роль. Его поведение, быть может, и не соответствовало званию офицера и дворянина, и все же в сложившихся обстоятельствах оно очевидно пользовалось санкцией его товарищей по несчастью. Во время пребывания конвоя в городе Верия Сафонов предпочел не обращать внимания на то, что один из местных жителей называл его "собакой" и "неверным", и вместо этого прибегнул к своей албанской песне, чтобы рассмешить мусульманина и получить от него табак и еду. По словам самого Сафонова, последний бросил ему кусок сырого мяса "как собаке" и наблюдал, как изголодавшиеся пленники растерзали его на части и зажарили на палочках.
К этому моменту тяготы плена, по-видимому, ослабили влияние представлений об офицерской чести среди товарищей Сафонова, которые даже поощряли его усилия улучшить их коллективное положение. К концу своего пребывания в Константинополе Сафонов нашел другой способ помочь себе и своим товарищам. Раздобыв бумагу и краски, он стал делать маленькие изображения османских кораблей и продавать их тюремным стражам. Его картинки пользовались популярностью потому, что османские корабли на них неизменно побеждали и потопляли превосходившего их противника. Взамен Сафонов выручал деньги и еду, которыми делился со своими товарищами, так что напоследок они жили "безнуждно".
Все описания османского плена в конце XVIII – начале XIX столетия содержат образ мусульманского благодетеля, вмешательство которого порой спасало пленников в их столкновениях с враждебным мусульманским населением. В случае с Левашевым таким медиатором стал сам великий визирь Емин-паша, который укрыл российских дипломатов от взора мстительного Мустафы III во время пребывания последнего в лагере. Визирь также защищал дипломатов от разгневанного османского воинства. Роль этого вмешательства стала наиболее очевидна тогда, когда бунт янычаров в Молдавии заставил визиря на время покинуть лагерь. Даже после того как волнения улеглись и визирь вернулся, янычары, раздосадованные поражением, полученным от российских войск у Хотина, заставляли российских дипломатов опасаться за свою жизнь, стреляя из пистолетов над их головами.
Описание Левашева сполна передает чувство опасности, которое не исчезало и в результате вмешательства в судьбу пленника даже столь могущественного человека, как великий визирь. Тем же, кто находился вдали от источника власти, выпадали еще большие испытания. Вот почему пленники стремились попасться на глаза османским властям при первой возможности. Так, Сафонов и Клемент старались привлечь внимание османского аги, который собирал подати в местности, в которой находились пленники. Однако албанцы не обратили внимания на приказы аги, и потребовалось вмешательство губернатора Ибрагим-паши и отряда в 500 человек для того, чтобы освободить русских пленников из рук албанцев и доставить их в столицу провинции город Берат.