Однако, приняв традиционную точку зрения, согласно которой первичная атмосфера Земли состояла из молекул метана, аммиака и водорода, а также способного конденсироваться водяного пара, легко показать, что в такой среде образование органических молекул было весьма вероятным. Энергия, необходимая для протекания химических реакций с образованием органических молекул, могла быть почерпнута из многих источников, но главным образом – от Солнца. Солнечное ультрафиолетовое излучение свободно достигало поверхности первичной Земли, так как еще не существовало защитного слоя озона. Таким образом, фотоны были основным источником энергии, но энергия могла также поступать от грозовых разрядов, местных геотермальных источников (горячих ключей и вулканов), распада радиоактивных изотопов в породах, падения метеоритов и даже от раскатов грома и океанского прибоя. Некоторые химические реакции могли быть ускорены каталитическим действием частиц почвы с подходящими активными поверхностями. Дождевая вода помогала переносить продукты реакций в пруды, озера и заполненные водой после прилива углубления на океанских берегах. Эти водоемы были богаты органическими соединениями и растворенными минеральными веществами и, вероятно, служили питательной и защитной средой, где молекулы взаимодействовали случайным образом до тех пор, пока некоторые реакции не привели к образованию соединений, которые могли каким-то образом направлять образование других молекул. Частицы глины на береговых кромках прудов могли способствовать объединению малых молекул в более крупные.
В Советском Союзе теорию образования жизни из первичного питательного "бульона", образующегося непосредственно в океане, отстаивал академик Александр Иванович Опарин. Под воздействием суровых условий среды, писал он, возникли сначала органические "коацерватные капли", из которых позднее образовались "коллоидные системы", породившие в конечном итоге клетку. Процесс этот, подчеркивал Опарин, был основан на случайном переборе вариантов, но в то же время имел предопределенный характер, поскольку в природе осуществляется накопление организованной материи с переходами количества в качество – всё согласно марксистско-ленинскому взгляду на эволюцию.
Рис.12.1. Искусственные коацерватные капли, полученные Александром Опариным
Однако исследования генетиков, открывших сложный генетический аппарат и молекулу ДНК, отвечающую за формирование организмов, заставило пересмотреть многие положения теории самозарождения жизни. Дело в том, что даже самый приблизительный оценочный расчет показывает, что всего времени существования нашей планеты не хватило бы, чтобы случайным перебором органических соединений получить столь сложную молекулу. Тут попахивало "божественным" вмешательством.
Теперь-то мы знаем, что первооснова жизни формировалась в экстремальных условиях (высокие температуры при высоких давлениях), поэтому химическая эволюция шла гораздо быстрее расчетной ― но в 1930-е годы предпочитали думать, что она заняла многие миллиарды лет.
Гипотеза о первичности гена, программирующего организм и передающегося по наследству, вызвала к жизни две новые теории, претендующие на "всеохватность": теорию генетической предопределенности и теорию "чистого листа". Первая подразумевала полную зависимость живого существа от того, что закреплено в его геноме. Вторая – отрицала какое-либо влияние генов на поведение животных и людей, считая весь генный аппарат зависимым от внешних условий среды и легко изменяющимся под них. Истина, как ей и полагается, находится ровно посередине. Гены формируют наш облик и рефлексы, но поведение, интересы и устремления всё же создаются окружением – то есть в процессе взаимодействия со средой.
Советские материалисты, разумеется, выбрали вторую теорию, ведь идея накопления новых признаков, "воспитываемых" внешней средой, в большей степени соответствовала их глубинным представлениям.
Прежде всего, из отказа от гипотезы о первичности гена прямо вытекало равенство всех человеческих существ в момент рождения – при этом закрывались глаза на врожденные отклонения, которые как бы считались несуществующими.
А гипотеза накопления признаков сама по себе позволяла надеяться на выведение новых людей – "сверхчеловеков будущего", которые уже представлены в дне сегодняшнем лидерами революционного пролетариата. Грамотное изучение особенностей воспитания этих лидеров помогло бы выработать рецепты по выращиванию нового человека и человечества.
И наконец, возможность влиять на генетический аппарат животных и растений с помощью специально подобранных условий среды, изменяя его в течение двух-трех поколений, позволяло вывести такие породы и культуры, каких никогда не было в природе и которые могли обеспечить грядущее продуктовое изобилие.
Советские генетики должны были стать бойцами нового фронта – фронта борьбы за улучшение биосферы и перекройки ее под потребности коммунистического сверхчеловека. Как и на любом другом фронте социалистического строительства здесь не должно было быть сомневающихся или колеблющихся – их объявляли врагами и уничтожали.
В очередной раз наука оказалась придавлена идеологией. Понятно, что ничего хорошего из этого не могло получиться.
Алхимия Трофима Лысенко
Оттолкнув научные подходы по важнейшему вопросу происхождения и эволюции жизни, сталинская генетика неизбежно скатывалась к псевдонауке – к алхимии, в которой во все времена торжествовали не подлинные ученые, а ловкие мошенники. И олицетворением советской алхимии стал печально известный "мичуринец" Трофим Лысенко.
Рис.12.2. Трофим Лысенко
Крестьянский сын Трофим Денисович Лысенко (1898 года рождения) приложил немало сил, чтобы "выбиться в люди", то есть избежать тяжелого и неприбыльного крестьянского труда. Перед Первой мировой войной он уже учился в Полтавской садоводческой школе, а в начале 1920-х мы находим его на Белоцерковской селекционной станции Сахаротреста Украины. Две короткие публикации 1923 года (в "Бюллетене" управления по сортоиспытаниям Сахаротреста), посвященные селекции томатов и прививке сахарной свеклы, демонстрируют его устремление освоить приемы научной работы, но также и зародыши будущих фантастических теорий.
Во второй половине 1920-х Лысенко – сотрудник Центральной опытной селекционной станции в Гандже (Азербайджан). Ему была поручена работы по проблеме проращивания бобовых в зимнее время, но будущий академик не довел ее до конца. Он сделался "алхимиком от зерновых".
Первый толчок новому виду деятельности Лысенко был придан в 1927 году, когда станцию посетил Виталий Федорович – маститый публицист, печатавший свои очерки в "Правде". Корреспонденту понадобился прототип на роль героя из рабоче-крестьянской среды, и заезжему журналисту представили Лысенко. Два дня тот занимал Федоровича рассказами, водил по полям, показывал посевы. Увиденное воодушевило корреспондента, и он попытался создать вокруг первого опыта, интересного по замыслу, но скромного по результату, настоящую сенсацию. В газете "Правда" появилась его большая статья "Поля зимой". В ней начинающий агроном, импонировавший автору крестьянским происхождением, был всячески расхвален. В полном согласии с веяниями времени корреспондент умилился даже тем, что его герой не блистал образованностью: "Университетов не проходил, мохнатых ножек у мушек не изучал, а смотрел в корень".
Корреспондент писал о Трофиме восторженно и даже величал его "босоногим профессором". Интересно, что как человек Лысенко произвел впечатление неважное, и Федорович дал ему удивительную характеристику: "Если судить о человеке по первому впечатлению, то от этого Лысенко остается ощущение зубной боли – дай бог ему здоровья, унылого он вида человек. И на слово скупой, и лицом незначительный, – только и помнится угрюмый глаз его, ползающий по земле с таким видом, будто, по крайней мере, собрался он кого-нибудь укокать". Но о его многообещавшей работе с горохом журналист отозвался с завидным уважением: "Лысенко решает (и решил) задачу удобрения земли без удобрений и минеральных туков, обзеленения пустующих полей Закавказья зимой, чтобы не погибал скот от скудной пищи, а крестьянин-тюрк жил зиму без дрожи за завтрашний день. <...> У босоногого профессора Лысенко теперь есть последователи, ученики, опытное поле, приезжают светила агрономии зимой, стоят перед зелеными полями станции, признательно жмут ему руку..."
После появления статьи в "Правде" Лысенко тут же охладел к бобовым, перестал работать с ними, но за такое вольничанье его не выгнали со станции, а благосклонно разрешили переключиться на новую тематику – влияние температуры на развитие растений.
Материалы, полученные в ходе исследовательской работы, дали основу одному из приблизительно 300 узкоспециальных сообщений на грандиозном (2000 участников) Съезде по генетике, селекции, семеноводству и племенному животноводству, прошедшем под руководством Николая Вавилова в январе 1929 года в Ленинграде. "Ленинградская правда", освещавшая пленарные заседания в духе сенсаций, дала однажды материал, озаглавленный "Можно превратить озимый злак в яровой". Речь шла о работах крупного физиолога растений Максимова. Лысенко же (выступившего на секционном заседании) там никто особенно не заметил.