Зато уж она болит за все тело сразу.
– Мне очень жаль.
– Думаю, жить буду. – Он посмотрел вверх, на куски дерева, которые образовывали наклонную крышу над его головой и торсом. – Что это?
Она проследила за его взглядом.
– Их выбросило море. Ты был без сознания, и я побоялась оставить тебя лежать на солнце. Поэтому я собрала палок и соорудила что-то вроде навеса. И нашла немного пресной воды.
– Ты построила надо мной навес? – На лице его отразилась смесь боли и удивления.
Она улыбнулась:
– Вообще-то сначала мне пришлось перетащить тебя с берега сюда, чтобы можно было прислонить палки к дереву.
Он долго и внимательно смотрел на нее, выражение его лица невозможно было разгадать.
– Ты притащила меня с берега, построила надо мной навес от солнца, позаботилась о моей ране и нашла пресную воду. Должен сказать, что вы удивительная женщина, Дилайла Реми. Столь же находчивая, сколь и красивая.
Восхищенный блеск в его зеленых глазах вызвал у нее слабый проблеск улыбки.
– А вы неисправимый льстец, – ответила она не задумываясь. Затем глаза ее в испуге расширились. Это был именно тот ответ, который она бы дала, если б он по-прежнему оставался тем Джослином Сан-Пьетро, каким она его считала, когда они познакомились в ту судьбоносную ночь в Боксхилле. Но с той поры все изменилось. Он больше не в том положении, чтобы поддразнивать или флиртовать с ней, а она больше не свободна отвечать ему. Он раб, ее раб, и допустить какие-либо отношения между ними, кроме отношений хозяйки и слуги, было немыслимо и опасно. Вспомнив, как он поцеловал ее на «Быстром ветре», его неистовую страсть и свой пылкий отклик, она вспыхнула. Несмотря на все, что произошло с ними, она ни на мгновение не должна забывать, кто они и что. Иначе последствия могут быть губительными для них обоих.
– Пойду принесу еще воды, – проговорила она сдавленным голосом. Он сощурился, глядя на нее. Если он и прочитал ее мысли, ей было все равно. Он, как и она, должен понимать, что влечение, которое так и не угасло между ними, запретно.
Глава 17
Когда Лайла вернулась с двумя полными раковинами воды, Джосс стоял перед примитивным укрытием. Он стоял вполоборота к ней, кулаки на бедрах, устремив взгляд на океан. Его черные волосы лежали спутанными прядями на затылке, плечи были широкими и блестели на ярком солнце, руки бугрились мускулами. Талия его была крепкой и узкой, а нижняя часть тела, надежно спрятанная под черными бриджами с прилипшим к ним песком, такой же худощавой и гибкой, как и все остальное.
Лайла даже приостановилась, пожирая его глазами. Дальше она шла медленнее. После ухода за больными на корабле она знала много больше о мужской анатомии, чем когда уезжала из Виргинии. Голая грудь, спина, руки, даже ноги и другие не могущие быть упомянутыми части тела больше не были ей незнакомы. Но короткое, вызванное необходимостью созерцание мужского тела там, на корабле, было строго безличным. Видеть же Джосса, стоящего голым по пояс, с гладкими мощными мускулами, перекатывающимися под кожей, с густой порослью волос на груди, тянущейся от одного плоского коричневого соска до другого, сужающейся книзу и исчезающей под поясом бриджей, – это было личное. Он был великолепно, неотразимо мужественным, и от одного лишь взгляда на него у нее пересохло во рту.
Какой стыд, что один лишь вид его неприкрытой груди так действует на нее! Только лишь от одного взгляда на него внутри ее пробуждались самые распутные чувства, а ведь она не распутная женщина. Обращаться с ним строго, как со слугой, будет самым трудным из всего, что она когда-либо в жизни делала.
Джосс услышал ее шаги и обернулся, опустив руки. Его глаза нашли ее глаза, удержали, потом в них засиял ярко-изумрудный блеск.