О неудаче правительственных мобилизационных мероприятий и неэффективности казенных регулирующих органов писал и И.В. Маевский. Важнейшую предпосылку Февраля этот исследователь видел в усилении эксплуатации рабочих, их "обнищании" и, как следствие, - в росте стачечного движения. А.Л. Сидоров, чьи книги благодаря уникальному фактическому материалу до сих пор не утратили своей актуальности, отмечал предрешенность экономического краха России в годы Первой мировой войны ее промышленной отсталостью, слабость отечественного военно-промышленного потенциала акцентировал и Л.Г. Бескровный. По оценке К.Н. Тарновского, Россия вела войну за счет расхищения основного капитала промышленных и транспортных предприятий, что, естественно, не могло продолжаться долго. Схожие взгляды высказывают и современные авторы. Так, по мнению А.В. Островского, Первая мировая война поставила Россию на грань финансового банкротства, решение этой проблемы требовало перестройки управления экономикой, в первую очередь - введения жесткого государственного контроля над частным предпринимательством. Однако царизм оказался не в силах его обеспечить.
В 1980-е гг., и особенно в постсоветские времена, отечественные и зарубежные исследователи стали все чаще обнаруживать конструктивные элементы в финансово-экономической политике правительства предвоенных и военных лет. В новом прочтении в годы войны государство методом проб и ошибок искало эффективные механизмы взаимодействия с предпринимателями, пыталось упорядочить работу железнодорожного транспорта, вместе с кооперативными организациями стремилось улучшить продовольственное снабжение армии и тыла. Однако перевод части промышленности на военные рельсы привел к падению выпуска гражданской продукции и ее вздорожанию - с неизбежно негативным социальным откликом.
Новый взгляд на ситуацию в экономике России дополнили исследования, посвященные ее социальной структуре и общественным настроениям. Вывод трудов первого рода о существенном повышении уровня жизни населения страны на рубеже XIX–XX вв. (прежде считалось, что экономический рост тех лет был достигнут путем "ограбления народа") заставляет усомниться в справедливости известного ленинского постулата о вызванной войной "пауперизации масс" как главной предпосылке нарастания революционного кризиса. Вообще в последнее время в российской историографии все чаще высказывается взгляд, согласно которому глубинные причины русских революций следует искать не в провалах правительственной экономической политики, а в успехах российской модернизации с сопутствующими им трудностями перехода от традиционного общества к индустриальному. Считается, что само нарастание кризиса еще не вело фатально к революции, толчком к которой явилась та "взрывчатая смесь воинствующего национализма, ксенофобии и шпиономании", которая получила "необычайно широкое распространение в специфических условиях военного времени". Довершили дело борьба за власть между нарождавшимся гражданским обществом и самодержавием, поражения на фронтах, лишения военного лихолетья.
История отечественного предпринимательства изучается в тесной увязке с общественно-политической деятельностью российской буржуазии. И это не случайно: как подчеркивает В.М. Шевырин, война, "пробудив" русское общество, сопровождалась созданием влиятельных и весьма деятельных общественных объединений, которые стремились к сотрудничеству с властью. Тяга к такому "национальному единению" была обоюдной, но фатальное взаимное непонимание обрушило все планы. Неразрешимую дилемму, с которой столкнулась тогда русская общественность, кадетский публицист В.А. Маклаков отобразил такими словами: нельзя терпеть безумного шофера (читай: самодержавную власть), но крайне опасно вырывать у него руль, когда едешь по горному серпантину (читай: в условиях войны).
Среди исследований темы "Россия в Первой мировой войне" ведущее место традиционно занимают труды социально-политической проблематики. Некоторые современные исследователи оспаривают дилемму Маклакова, вновь и вновь возвращаются к поиску "виновных", предлагая в этом качестве то "деструктивную деятельность" все той же российской либеральной общественности, то конспирологическую активность "элит". О.Р. Айрапетов утверждает, что либеральная оппозиция смогла дискредитировать правительство, дезориентировать генералитет и в союзе с последним сокрушить правящий режим. Сходную позицию занимает Ф.А. Гайда. По его мнению, кадеты представляли собой радикальную политическую силу, не склонную к компромиссам с правительством и нацеленную исключительно на захват власти. Оппозиция внесла свою лепту в свержение самодержавия, однако в феврале 1917 г. в большей степени неслась "по течению", влекомая стихией толпы.
В глазах С.В. Куликова штабом революции являлся Центральный военно-промышленный комитет, причем ключевую роль в свержении монархии сыграл альянс революционной и общественной "контрэлит". С этой точкой зрения в принципе солидаризируется Б.Н. Миронов, для которого революция прежде всего - результат верхушечной борьбы. Между тем, по оценке A.Б. Николаева, Государственная дума, действительно сыгравшая важнейшую роль в Февральской революции, "втянулась" в нее и стала ее "штабом" лишь 27 февраля 1917 г. С.В. Тютюкин установил, что и леворадикальные организации включились в революционный процесс не ранее этой даты.
Вновь вышла на поверхность и подзабытая "конспирологическая" концепция, согласно которой втягивание империи в войну, а затем и ее падение интерпретируются как результат заговора внешних (немецких или британских) либо внутренних сил - революционеров, масонов, генералов или кого-то еще. Большинство российских историков убеждено, что официальный Петроград не помышлял о сепаратном мире и, несмотря на военные неудачи, был готов продолжать войну до победного конца; что Россия проявила себя верным членом Антанты и наотрез отказывалась вести мирные переговоры за спиной союзников; что нет прямых документальных свидетельств обратного. Вопреки всему этому версия о подготовке сепаратного мира представителями ближайшего окружения императора также продолжает жить.
В свое время масонский "след" в событиях Февральской революции разглядел советский историк H. H. Яковлев. В ответ одни его коллеги выступили с резкой отповедью, другие предложили компромиссные трактовки. Так, B. И. Старцев объявил масонские ложи органом по координации действий думских левых либералов, трудовиков и социал-демократов. Все они якобы вынашивали планы военного переворота, но умудрились проглядеть судьбоносные события конца февраля 1917 г.
Практически "вечный" вопрос о соотношении стихийности и рукотворности событий февраля-марта 1917 г. предполагает особое внимание к проблеме массового движения. Любое политическое, социальное, экономическое явление имеет человеческое измерение, причем в кризисные моменты стихийная сила иррационального, подсознательного, инстинктивного в человеке зачастую выходит на передний план. Именно под таким углом зрения рассматривает социально-политические процессы военных лет В.П. Булдаков. По его мнению, Февральская революция стала триумфом бунтующей массы над ослабевшей властью, терявшей авторитет и даже веру в самое себя. События того времени вызвали стихию "красной смуты", война же способствовала дезинтеграции многонациональной империи. Национальная гордость, замешанная на этнических фобиях, стала проявлять себя и в столицах, и на окраинах. Национальная психология, движимая эгоистическими устремлениями, не укладывалась в отведенные рамки и так или иначе вела Европу (в том числе и Россию) к военной и политической катастрофе. Война формировала новые "смыслы", вокруг которых складывалась интеллектуальная жизнь эпохи. Она стала своего рода вызовом для русского общества, порождая новые страхи, новые образы власти. По мнению Б.И. Колоницкого, в феврале-марте 1917 г. политический дискурс "демократии" определила символическая система революции, вытеснившая на периферию все, что ей не соответствовало. Так Февраль с неизбежностью породил Октябрь.
Война - это не только фронт и, конечно, не один Петроград. Современная отечественная историография все чаще "вспоминает", что войну вели империи - морские и континентальные, причем Российская империя на протяжении войны оставалась унитарным многонациональным и поликонфессиональным государством, в котором наличествовали многочисленные противоречия продукт вызревания национальных и конфессиональных элит. Имперская тематика подводит исследователей к вопросам функционирования полиэтнического государственного образования эпохи модерна, в частности к проблеме его окраин, которая имеет и региональное "измерение". Серьезное внимание российские историки уделяют теме "война и общество", причем акцент все более отчетливо ставится на изучении ситуации в регионах.