Сейчас Кэмп сидел на крыльце своего огромного дома, как и обычно в последние дни. Взгляд его был выжидающе устремлен вдаль.
Выйдя на крыльцо с подносом, Консуэло задержалась на миг, глядя на Кэмпа — точнее, на то, что сейчас от него осталось.
За несколько дней Кэмп очень изменился. Консуэло привыкла видеть его сильным, уверенным в себе, но сейчас лицо его было осунувшимся, волосы приобрели какой-то неопределенный цвет, словно их посыпали пеплом, а глаза… В глазах читалось что-то похожее на признание своего поражения.
За последние годы Кэмпу пришлось многое пережить, однако он всегда мужественно встречал неудачи. Но потеря дочери, по-видимому, оказалась последней каплей. Человек, в сущности, способен пережить многое — потерю имущества, чести, здоровья, надежд, — но не потерю самого близкого человека. Пока у тебя есть сын или дочь, у тебя всегда есть надежда. А ведь надежда умирает последней.
Консуэло нарочно погремела посудой, чтобы дать Кэмпу знать о своем присутствии и хоть немного вывести его из тяжелой задумчивости. Когда она поставила поднос на квадратный деревянный столик перед ним, Кэмп, очевидно, немного пришел в себя, ибо, как обычно, проворчал:
— Это еще что за пойло?
— Чай, — спокойно ответила она. — Выпей, он тебя взбодрит.
— Что я, баба, что ли, — чаи гонять? — снова фыркнул он. — Пей сама, коли тебе охота.
Консуэло тем не менее налила ему чашку и опустилась в кресло-качалку, глядя на закат. Она уже почти забыла, как выглядит закат с крыльца этого дома. Времена, когда она еще надеялась назвать этот дом своим, а его хозяина — мужем, были ею уже почти забыты.
Консуэло давно не появлялась здесь и сейчас бы не пришла, если бы не исчезновение Виктории. Дело было не только в том, что избалованная дочь Кэмпа недолюбливала ее — не это останавливало Консуэло, в чем-то она даже понимала девушку. Просто жизнь слишком сложна. Так сложна, что иной раз Консуэло впадала в отчаяние и ей казалось, что она больше не выдержит.
В последние дни Кэмпу все сложнее стало выбираться в город, но Консуэло чувствовала, что она нужна ему по-прежнему, даже больше прежнего. Поэтому-то она и перебралась к нему.
Глаза Консуэло, за минуту до того рассеянно смотревшие в пространство, вдруг стали напряженно вглядываться в даль.
— Кто-то сюда скачет.
Кэмп, взяв чашку, посмотрел туда, куда показывала Консуэло. Тревоги он не испытывал — никто не мог проникнуть на ранчо без тщательной проверки со стороны его людей, но не испытывал и радости или даже особого интереса — скорее всего это просто кто-нибудь из работников с вопросом по работе.
Всадник приближался. Это действительно был один из работников, но, судя по всему, новости, которые он привез, были важными. Не доехав до крыльца, всадник уже начал что-то кричать. Кэмп привстал, не расслышав его слов, но ему все уже было ясно.
— Она вернулась, сэр! — снова прокричал всадник. — Мисс Виктория вернулась! Они только что въехали в северные ворота!
Глаза старика засветились от радости.
— Моя дочь вернулась! — Голос Кэмпа срывался. — Она в безопасности! — Он перевел взгляд на всадника. — Ты сказал «они»? Кто с ней?
Тот сделал круг перед крыльцом, чтобы немного успокоить лошадь.
— Этот парень, сэр, которого вы посылали, как его… Кантрелл. — Пришпорив лошадь, вестник умчался.
От радости Кэмп не находил себе места. Он распахнул двери в дом:
— Розита! Санчо! Приготовьте ужин и ванну! Мисс Тори вернулась!
Дом сразу наполнился суетой, радостными голосами, топотом ног.
Консуэло знала, что должна пойти в дом, заняться соответствующими делами, но она не хотела оставлять Кэмпа. Она знала, что так же нужна ему в радости, как и в горе.
Кэмп снова вышел на крыльцо и оперся на перила, вглядываясь вдаль.
— Он справился! — воскликнул он.