17 июля народное вече в Москве потребовало от Василия Шуйского уйти с трона, что он и сделал, удалившись в свой боярский терем. А 19 июля Захар Ляпунов (брат дворянского вождя Прокопия Ляпунова) и другие дворяне насильно постригли "ушедшего в отставку царя" в монахи (причём он категорически отказывался и возмущённо вопил, а слова монашеского обета читал за него один из заговорщиков; это дало возможность ставленнику Шуйского патриарху Гермогену заявить о непризнании этого пострижения – но это уже ничего не могло изменить).
Вскоре погиб в Калуге второй Самозванец, убитый татарином из своей охраны. После этого шведское войско Делагарди, много месяцев не получавшее от Московии обещанного жалования за примерную службу и понявшее, что Москва переходит под власть их злейших врагов – поляков-католиков и автоматически превращается во враждебное Швеции государство, отступило на север и заняло Новгород. Новгородское население приветствовало это событие, заявило об отделения "Новгородского царства" от ненавистной Москвы и просило шведского короля прислать им своего сына в цари.
Тем временем власть в Москве перешла в руки назначенного Боярской Думой правительства – Семибоярщины (оно состояло из семи человек во главе с боярами Ф.И. Мстиславским и В.В. Голицыным). Разочарованная и в Самозванце, и в Шуйском, и жаждущая умиротворения (наряду с сохранением "старины" и расширением политических свобод) верхушка общества постепенно обратилась к мысли, с энтузиазмом поддержанной значительной частью населения – пригласить иноземного "природного" государя на московский трон. Первоначально с этой плодотворной идеей выступили тушинские бояре и дворяне, оставшиеся без своего царя, а затем и Семибоярщина.
Оптимальным кандидатом на престол был 15-летний сын польского короля Сигизмунда III королевич Владислав. Было решено пригласить его на трон (на условиях сохранения прежних московских обычаев и православной веры), что привело бы и к воцарению законной "природной" династии, и к прекращению внешнего вторжения и внутренней гражданской войны, а также поставило бы иноземца-государя под контроль общества, ослабив самодержавный гнёт. Вокруг идеи пригласить в Москву Владислава объединились самые разные широкие слои общества – это был наиболее вероятный и предпочтительный шанс изменить вектор истории Московской Руси за всю, богатую такими шансами, эпоху Смутного времени. Как справедливо отмечает В.Б. Кобрин: "ещё одной упущенной возможностью было… несостоявшееся царствование сына Сигизмунда III – королевича Владислава… Можно предположить, что воцарение православного Владислава на Руси принесло бы хорошие результаты", ибо "те элементы договорных отношений между монархом и страной, которые были намечены в "кресто-целовальной записи" Василия Шуйского получали бы своё дальнейшее развитие… Сам же Владислав превратился бы в русского царя польского происхождения, как его отец Сигизмунд был польским королём шведского происхождения".
Несколько иначе оценивает эту ситуацию выдающийся историк исследователь Смутного времени Н.И. Костомаров, однако и он считает воцарение в Москве Владислава более чем реальной возможностью, лишь случайно упущенной. Он так видел возможное развитие событий после приезда царя Владислава в Москву: "Польша в те времена обладала обаятельною, искусительною нравственною силою. Не говоря уже о превосходстве польской цивилизации перед такими странами, как Московская Русь, польская шляхетская свобода была могучее орудие. Польша была такая нация, которая способна была всякую страну, добровольно ли к ней прильнувшую или покорённую оружием, привязать к себе дарованием своих шляхетских прав высшему сословию этой страны, передавая ему, вместе с тем, в порабощение низшие слои народа… Если бы Сигизмунд действовал иначе и Владислав был коронован в Москве, коренное перерождение русских пошло бы как по маслу. Бояре и дворяне сейчас бы почувствовали, что им дышится легко, что над ними не стало всемогущего батога, напротив, этот батог очутился в их руках над остальным русским народом".
Как бы то ни было, воцарение Владислава было совершенно реальным шансом прекратить Смуту, ослабить самодержавие и достичь унии между наследниками древней Киевской Руси: Москвой, Вильно и Варшавой.
Московские и тушинские бояре, представлявшие широкие слои общества, подписали с польским гетманом Жолкевским договор о призвании на московский трон Владислава. В договоре были оговорены запрет на назначение выходцев из Речи Посполитой на высшие должности в Московии, на строительство католических храмов и гарантировалось сохранение старых московских порядков, о также специально оговаривался свободный выезд московских людей за границу – учиться, Владислав должен был, подобно Шуйскому, "целовать крест" народу Московии. 27–28 августа 1610 года Москва дружно присягнула новому государю Владиславу, а в сентябре поляки и немецкие наёмники гетмана Жолкевского заняли Кремль по приглашению Семибоярщины, опасавшейся восстания "черни", желавшей нового явления Самозванца. "Тушинский Вор" был ещё жив, и вера в "царя Дмитрия" в народе ещё очень велика. Мудрый и доблестный гетман Жолкевский, герой Клушинской битвы, не только добился присяги москвичей царю Владиславу и не только ввёл в Москву четырёхтысячный польский гарнизон, но добился также выдачи королю Сигизмунду III постриженного в монахи Василия Шуйского с братьями, а также предусмотрительно настоял на отправке к королю под Смоленск посольства, возглавляемого тушинским патриархом Филаретом и боярином В.В. Голицыным – наиболее опасными в возможными претендентами на русский трон. "Великое Посольство" под их началом поехало просить Сигизмунда послать в Москву сына, не медля.
Однако столь великолепно задуманный замысел сорвался из-за нелепой случайности (сколько таких случайностей было за годы Смуты!). Внезапно страна, шедшая к умиротворению и обновлению на более либеральных принципах, налетела на непредвиденное и, как оказалось, непреодолимое препятствие: вопрос о вере. Упрямый Сигизмунд III, один из столпов европейской Контрреформации, (в котором фанатичный католик и ученик иезуитов возобладал над дальновидным политиком) категорически и наотрез отказывался от принятия его сыном православия. Дело в том, что, как отмечает В.Б. Кобрин: "По законам Речи Посполитой король должен был обязательно быть католиком. Православный Владислав лишался таким образом прав на польский престол… Поспешное же признание власти "царя и великого князя Владислава Жигимонтовича всея Руси" Боярской Думой открыло путь в Москву польскому гарнизону". Долгожданное умиротворение оборачивалось новым витком противостояния. Сигизмунд III хотел сам властвовать в России и ввести в ней католическую веру. Что на деле означало не всенародное призвание иноземного государя и не ограничение самодержавия, а завоевание Московии, её присоединение к Польско-Литовскому государству и окатоличивиние. Однако, одно дело – православный Владислав на русском троне в роли конституционного монарха и уния Москвы и Литвы. И совсем другое дело – присоединение Московии к Речи Посполитой и смена веры. Против последнего сценария категорически выступила православная церковь во главе с патриархом Гермогеном, который начал рассылать по всей Руси пылкие послания с призывом встать на защиту православной веры и изгнать поляков из Москвы.
К концу 1610 – началу 1611 года Московия представляла собой странное и поразительное зрелище. В Пскове появился и овладел городом новый самозванец Лжедмитрий III. Новгород был при поддержке местного населения занят шведами и отделился от Москвы. Смоленск был осаждён поляками. В московском Кремле находился польский гарнизон – то ли союзники Семибоярщины и представители ожидаемого царя Владислава, то ли оккупанты. Король Сигизмунд III из-под осаждённого Смоленска пытался самовластно управлять всем Московским государством, рассылая своих чиновников и раздавая поместья и земли – не от имени своего сына Владислава, а от своего собственного. Посольство во главе с тушинским патриархом Филаретом (Романовым) и князем В.В. Голицыным находилось в лагере Сигизмунда под Смоленском, отказываясь признавать его русским царём и считая таковым Владислава, и само имея неопределённый статус: то ли полномочных представителей Руси, то ли изменников, то ли пленников Сигизмунда. А второй патриарх Гермоген (приспешник Шуйского), находясь под домашним арестом в Кремле, рассылал по стране призывы встать на защиту православия.
Претензии на власть над Москвой, кроме Владислава и Сигизмунда предъявили шведский принц (активно поддержанный новгородцами) и, от имени своего сына Ивана, зачатого от Лжедмитрия II – Марина Мнишек (обосновавшаяся в Коломне и опиравшаяся на помощь могущественного казацкого атамана, своего любовника Ивана Заруцкого), а также Лжедмитрий III. По стране бродили отряды "тушинцев", татар, литовцев, поляков, казаков и просто разбойников, занимавшихся грабежами. Центральной власти не было, в каждом уголке страны имелись приверженцы каждого претендента на власть, и различные города и регионы управлялись самостоятельно через вече и сходки населения, признавая и поддерживая то одну, то другую власть в стране.
Боярский "конституционализм", жажда "твёрдой руки" самодержавия со стороны дворян и православных иерархов, стремление городского населения к самозащите и умиротворению страны, тяга крестьян и посадских людей к раскрепощению, польская и шведская интервенция, региональный сепаратизм Поволжья, Новгорода, Касимова, грабительские устремления разбойников, бесшабашная казачья вольница, попытки воссоздания вечевого самоуправления в ряде городов, интриги и личные корыстные амбиции многочисленных "партий" и кланов – всё переплелось и перепуталось в этом хаосе гражданской и межрелигиозной войны. "Смута" достигла в этот момент своей кульминации.
"Партия порядка", жаждущая возвращения к "старине" и вдохновлённая воззваниями Гермогена, усилилась.