Вот я оделась, вот я в гостиной, глаз на глаз с портретом моего второго сына… Он большой негодяй, ленится ко мне писать, а когда пишет – как будто только по обязанности… к матери. А я какая мать, я друг моим детям, вся их, вся для них… Особенно этот Иван, мой друг, мой советчик; он понимает меня более. А я знаю его, как знаю сама себя… Сердце у него предоброе… а страсти, страсти готовы им овладеть, и он поддается им, хотя бы когда захотел, умел бы лучше хладнокровного их покорить… Но! – ему это трудно, и он пустит руки, как утопающий на моих глазах почтальон: держал, держал сук, выбился из сил… а бегут его спасать… Еще бы минуту – он опустил руки, сказал "ва!" – и волны умчали его из глаз моих.
– Кушанье поставили, – говорит Антон все тем же голосом, который так всем известен. 3 часа. После обеда кофий на столе, Лиза или Анета разливают. И все уходят. Я иду в детскую, мое теплое гнездышко, читаю… до свеч. 6 часов. Дуняшка хлопочет уже о самоваре. Бабушка давно кряхтит опять в гостиной. Дверь заперта в спальню до 7 часов – хоть кряхти, хоть не кряхти. Общий чай – звонок. После чая дети танцуют, или музыка, старики в сборе, бальные дети танцуют или певчие…"
Но независимо от семейных осложнений и их развязки на протяжении целых десяти лет это московский дом Тургенева, куда возвращается он из всех петербургских и заграничных поездок. Каждое произведение 40-х – начала 50-х годов так или иначе связано с домом на Остоженке. Это "Андрей Колосов", "Переписка", поэма "Андрей", многие стихотворения, вдохновленные горьким и недолгим "премухинским романом", как назовет сам Тургенев свое чувство к сестре Михаила Бакунина – Татьяне: "Долгие, белые тучи плывут", "Осенний вечер… Небо ясно", "Заметила ли ты", "Гроза промчалась", "Когда с тобой расстался я".
Тургенев привязался к остоженскому дому. У него своя любимая комната на антресолях, низкая, очень теплая, с окнами в запущенный сад, от которого сохранился до наших дней вековой вяз. А после смерти матери осенью 1850 года здесь все словно оживает новой жизнью. Это время первых и успешных драматургических опытов Тургенева. Его почетный гость – "папаша Щепкин", которому была посвящена первая редакция "Нахлебника". Эту пьесу великий актер особенно хотел сыграть, но смог осуществить свое желание только спустя 12 лет. Сыграет Щепкин и тургеневского "Холостяка".
С совершенно исключительным успехом проходит в январе 1861 года на сцене Малого театра "Провинциалка". "Вот уж точно я ожидал чего угодно, но только не такого успеха, – напишет Тургенев П.Виардо. – Вообразите себе, меня вызывали с такими неистовыми криками, что я наконец убежал совершенно растерянный… шум продолжался добрую четверть часа и прекратился только тогда, когда Щепкин вышел и объявил, что меня нет в театре".
Из Малого театра Тургенев бежал к себе на Остоженку. Там же он подарит другому замечательному актеру – Прову Садовскому – посвященную ему драматическую сцену "Разговор на большой дороге". В доме на Остоженке был написан в своем окончательном варианте и замечательный тургеневский рассказ "Певцы", возникновению которого предшествовал любопытный эпизод.
Среди московских живописцев Тургеневу был особенно близок Кирилл Горбунов, недавний крепостной, хлопотами Гоголя начавший учиться у Карла Брюллова и усилиями многих литераторов выкупленный на свободу. Горбунов тесно связан с Белинским, и Тургенев скажет о посмертном портрете "Неистового Виссариона" кисти Горбунова: "Чем больше смотришь, тем больше похож". Но у Горбунова был и еще один известный только близким друзьям талант – исполнителя народных песен. Не меньшей популярностью в этом виде мастерства пользовался и другой художник – Лев Жемчужников, брат литераторов, создавших вместе с А.К. Толстым образ Козьмы Пруткова.
Тургеневу приходит мысль устроить соревнование обоих певцов. Встреча состоялась. Одним из судей выступает сам писатель, а победителем становится Кирилл Горбунов, черты которого сообщены в рассказе Якову Турке. Тургенев передал в "Певцах" и свое впечатление от пения художника: "В нем была неподдельная глубокая страсть, и молодость, и сила, и сладость, и какая-то увлекательно беспечная грустная скорбь. Русская правдивая горячая душа звучала и дышала в нем и так хватала вас за сердце, хватала прямо за его русские струны. От звука его голоса веяло чем-то родным и необозримо широким, словно знакомая степь раскрывалась перед вами, уходя в бесконечную даль".
Московские связи Тургенева в эти годы исключительно широки. Среди гостей дома на Остоженке все Аксаковы, М.П. Погодин, И.Е. Забелин, А.Н. Островский, А.Ф. Писемский. Отсюда направляется Иван Сергеевич знакомиться с живущим на Никитском бульваре Гоголем и слушает там авторское чтение "Ревизора". Тем не менее сравнительно скоро Тургенев расстается со своей "остоженской обителью". Одна из очередных владелиц дома жена генерал-майора А.П. Вознесенская в 1871 году вместе с переменой нескольких подгнивших венцов (дом оставался деревянным) переделывает внутреннее расположение комнат, прорубает новые окна и двери, штукатурит фасад.
В 1894 году тургеневский особняк уже составляет собственность известного московского врача И.П. Смирнова, а в 1895-м переходит в собственность Московского совета детских приютов. При этом двухэтажный флигель в глубине двора переоборудуется под слесарную на первом, столярную и токарную мастерские на втором этаже. В 1901 году по проекту архитектора Н. Какорина рядом с тургеневским домом строится четырехэтажное здание "для склада и публичной продажи предметов, пожертвованных Совету". В январе 1917-го вместо мастерских открывается механическая штамповальная фабрика. Тургеневский дом превращается в коммунальное жилье, на смену которому приходит производство спортивной одежды. Музей великого писателя? Нет, вопрос о его создании по-прежнему не стоит. И по старой причине: на Тургенева у города Москвы средств не может быть.
И необычная история, связанная с домом на Остоженке и получившая свое завершение в 2005 году.
Переезжая на Остоженку, Варвара Петровна прежде всего думала о своем любимце. Верила, что по окончании университетских занятий вернется в Москву, будет жить рядом с ней. Устраивала его комнату по вкусу и моде тех дней, когда все еще шла война на Кавказе. "На кавказский манер" мужские половины украшались кавказскими коврами, а на стенах непременно развешивалось оружие. Актеры Малого театра, собиравшиеся у Тургенева на читку его пьес, не могли не обратить внимание на такое несоответствие: вполне мирный и штатский хозяин, никогда не имевший ничего общего с армией, и воинственная обстановка, на которую он, впрочем, не обращал сам никакого внимания. "Папаша Щепкин" делился впечатлениями со своими домашними, актер Пров Садовский пересказывал товарищам по сцене, что один палас – "красный с черными крестами" – висел на стене, а второй – "зеленый пестренький" – лежал на широкой тахте. Эти воспоминания сохранились в обеих семьях: кто бы ни запомнил наизусть все, что было связано с удивительным писателем.
После продажи дома на Остоженке вся его обстановка была перевезена в Спасское. Обстановку большого дома в поместье Иван Сергеевич менять не захотел, новые вещи разместились по кладовым и флигелям. Одна из комнат флигеля превратилась в московскую "кавказскую антресоль", и это в ней наследница писателя разместила приехавшего в 1900 году в Спасское погостить их общего с писателем родственника, ливенского помещика Стефана Львовича Лаврова.
Никто не знал, насколько затянется визит, поскольку вызван он был семейным конфликтом: старшая дочь Лавровых по благословению отца, но вопреки воле матери, "уходом" – буквально сбежав из дому, обвенчалась с офицером, служившим в штабе Западных войск, и уехала в Варшаву. Мать не захотела простить ни мужа, ни дочь. Приезд в Спасское означал скорее всего окончательный распад семьи, которого Стефан Львович не сумел пережить. Через две недели его не стало. Дочь, находившуюся на последних неделях беременности, извещать не хотели – она сама увидела во сне и момент кончины отца, и всю обстановку комнаты, в которой прошли его последние минуты. По желанию покойного, он был похоронен в Спасском, а приехавшей дочери хозяйка поместья подарила оба кавказских паласа. С тех пор и вплоть до 2005 года они висели в ее семье в Варшаве, позже в Москве, пока правнучка Стефана Львовича не подарила их Литературному музею И.С. Тургенева в Орле. И удивительно вовремя. Потому что несколькими днями позже в ее доме появились дочери поэта Расула Гамзатова. Старшая – Патимат – специалист по коврам, младшая – директор Художественного музея Дагестана в Махачкале. Паласы интересовали их как старейшие из сохранившихся образцов дагестанского ковроткачества. Сестры тут же направились в Орел и подтвердили возраст паласов, определили с явной горечью: ковры должны были бы оказаться в их музее, но… С настоящим кавказским радушием сестры помогли орловскому музею в реставрации тургеневских вещей. Музей – это всегда и везде музей, вот только в Москву и родной дом на Остоженке паласы не вернутся. Никогда.