В других отношениях Балланш отличается от представителей своей школы. Де Местр и де Бональд крайне сурово относятся к философам XVIII века. Балланш отдает должное Монтескье, Руссо, удивительный талант которого заключает в себе нечто высокорелигиозное, и даже Вольтеру, в котором он с удовольствием признает "истинного друга человечества". Справедливый к своим противникам, он откровенен и со своими друзьями и при случае отмечает их странности и ошибки. "Сочинениям де Местра следовало бы появиться при Людовике XIII". В другом месте он обвиняет де Местра в отсутствии жалости к людям. "Де Местр, по его прекрасному выражению, неумолим, подобно року, но не обладает милосердием, подобно Провидению".
Жозеф де Местр и де Бональд просто отрицали все новшества; Балланш старается разгадать их смысл. Он видит, что возникло новое общество, отличное от старофранцузского, что мысль освободилась и в учреждения должна проникнуть большая доля свободы. Он не отрицает ни свободы печати, как ее понимали в то время, ни суда присяжных. Он допускает, что при современном ему состоянии умов простого участия народа во власти не достаточно: необходимо, чтобы "власть исходила от самого народа". Он допускает, что правительства имеют свои обязанности, и первая из них – "идти по пути прогресса и развития во главе того стада, которое они призваны пасти". Роль династий состоит именно в том, чтобы превращать факт в право. Власть непогрешима только тогда, когда "она является верным выражением существующего". Не пора ли, прибавляет Балланш, "одинаково любить старую и новую Францию, примирить археофилов с неофилами?" Реставрация отчасти легализировала революцию, подобно тому как христианство внесло в мир "дух совершенствования". Следовательно, всякое новое движение вперед следует приветствовать как результат этого духа христианства.
Прибавьте к этому, что Балланш до Сен-Симона и Конта говорил о "миссии Запада" и констатировал отрицательный характер философии XVIII века – "этого тарана, который отлично разрушал старые стены, но который пора уничтожить, если не хотят, чтобы он стал опасным орудием".
Ламенне принадлежит к теократической школе своими сочинениями, написанными до 1830 года. Он ограничивается, впрочем, повторением основных положений, разделяемых всеми представителями школы: общество устроено не человеком; народ не обладает верховенством и потому не может ни передать, ни разделить власти, исходящей от Бога.
Оригинальность Ламенне в этот период времени состоит в том, что он больше нападает на принципы галликанской церкви, чем на философию XVIII века. Если Общественный договор взлелеял химеру народного верховенства, то Декларация 1682 года создала идолопоклонство перед человеческой властью. Людовик XIV в известном смысле так же виновен в заблуждениях и проступках духа нового времени, как и Руссо. Ламенне чуть-чуть не видит в нем прямого предка революционеров. Необходимо, следовательно, прежде всего уничтожить результаты 1682 года, освободить духовную власть от господства светской, а затем, соединив духовное и светское, "свести их к общему центру – Богу".
Занятый главным образом отношениями церкви и государства, Ламенне, разумеется, принужден был внимательнее, чем Балланш, де Бональд и де Местр, рассмотреть роль государства и определить границы его власти. По этому вопросу у него встречаются интересные взгляды. Он один из первых указывает на злоупотребление централизацией. Он выставляет принцип, что все, имеющее определенный круг интересов, обладает правом на самоуправление; государство не должно вмешиваться в частные дела общины, округа и провинции, как оно не вмешивается в "дела отца семейства". Он отмечает так же как одну из характерных черт своего времени (1829 г.), существующее во Франции противоречие между "демократическим строем учреждений и деспотическим духом администрации".
Мы слишком удалились бы, однако, от теократов и их политических взглядов, если бы вздумали остановиться на полемике в защиту свободы обучения, в которой Ламенне принимал столь живое участие и по поводу которой ему привелось употребить приведенные слова.
II
Галлер не теократ, но он любопытным образом комбинирует реалистическую теорию государства, сложившуюся в XVII веке, с главными воззрениями теократов на политическую философию XVIII века. Кроме того, он дает одну деталь, которой нет ни у Сен-Мартена, ни у Балланша, ни уде Местра, ни у самого Бональда. Его книга придает, таким образом, законченную и определенную форму мысли теократов.
"Законные государи возвращены на свои троны; мы постараемся возвратить трон и законной науке, той науке, которая служит верховному владыке и может в доказательство своей истинности сослаться на всю вселенную". Эти строки, напечатанные на первых страницах книги Галлера, поясняют выбранное им заглавие: Восстановление социальной науки, и против обыкновения автора в немногих словах говорят многое. Они говорят, что, подобно законной монархии, существует законная наука; что эта наука "служит" небу, и для познания ее достаточно созерцать строй вселенной, одним из элементов которой она является, созерцать природу вещей, которую она отражает и выражает. Это действительно руководящие идеи Галлера, выставляемые им в противовес идеям философов XVIII века, проникнутых революционным духом, изобретателей ложной науки, которая не служит Богу и ставит себя вне природы, выше ее.