Шпиономания была в самом разгаре, когда вдруг разнеслась весть об изменниках, свивших гнездо не где-нибудь, а прямо в Зимнем дворце, рядом с государем. И главой их был сам статс-секретарь Михаил Михайлович Сперанский…
Дело Сперанского
Яков Иванович де Санглен, обрусевший француз, начальник "Особенной", то есть секретной, канцелярии министра полиции А. Д. Балашова оставил прелюбопытнейшие "Записки", из которых явствует, что "дело" Сперанского было политической провокацией, произведенной по прямому указанию самого Александра для того, чтобы накануне войны возбудить в народе ненависть к врагам Отечества и вызвать тем самым мощную волну патриотизма.
Осуществлял же эту операцию известнейший хитрец и интриган, шведский эмигрант граф Густав Мориц Армфельдт – сенатор и председатель Комитета по финляндским делам. Он начал с того, что предложил Сперанскому создать триумвират для свержения Александра, в который вошли бы еще Балашов и он сам – Армфельдт.
Сперанский категорически отказался, но не сообщил об этом предложении ни Александру, ни Балашову, считая донос низостью. Опасаясь разоблачения, Армфельдт начал интригу против Сперанского.
Я. И. де Санглен писал, что в декабре 1811 года его тайно привезли в Зимний дворец к Александру. Царь показал Санглену донесение Балашова, в котором сообщалось, что в беседе с ним Сперанский сказал: "Вы знаете мнительный характер императора. Все, что он ни делает, делается им вполовину. Он слишком слаб, чтобы управлять, и слишком силен, чтобы быть управляемым".
Сперанского и группу его ближайших сотрудников – М. Л. Магницкого, А. В. Воейкова и Н. 3. Хитрово – взяли под наблюдение, а в середине марта 1812 года на квартире полковника Хитрово, кстати сказать, зятя М. И. Кутузова, произвели обыск и обнаружили карту с обозначением маршрута движения гвардии в Вильно. На этом основании 17 марта трое "заговорщиков" были арестованы и высланы из Петербурга. А Воейкова перевели служить в Москву, дав ему пехотную бригаду. Санглен писал: "Сперанский назначен неминуемо быть жертвою, которая под предлогом измены и по питаемой к нему ненависти должна соединить все сословия и обратить в предстоящей войне всех к патриотизму".
Александр незадолго перед тем вызвал к себе Сперанского и спросил, участвовать ли ему в предстоящей войне? На что Сперанский не посоветовал ему делать этого. В пересказе Санглена, сославшегося на Александра, это звучало так. "Он имел дерзость, – сказал Александр Санглену, – описав все воинственные таланты Наполеона, советовать мне собрать боярскую думу, предоставить ей вести войну, а себя отстранить. Что же я такое? Нуль? Из этого я вижу, что он подкапывается под самодержавие".
Есть и другая версия отстранения Сперанского и его друзей, сохранившаяся в семье Воейковых.
По этой версии, однажды к ним в дом приехал помощник Сперанского М. Л. Магницкий и на правах старого друга и своего человека прошел в кабинет Воейкова. Там он нашел целую кучу операционных планов предстоящей кампании, о чем ни он, ни Сперанский ничего не знали. Магницкий забрал эти планы и увез их к Сперанскому, после чего бумаги были возвращены Воейкову.
Взволнованный тем, что узнал, Сперанский отправился к Александру и с жаром стал опровергать ставшие известными ему планы. Царь очень на него рассердился и именно из-за этого подверг опале статс-секретаря и его приближенных, замешанных в деле с документами.
Любопытен в связи с этим рассказ А. Д. Балашова о его свидании с Наполеоном, состоявшемся через неделю после начала Отечественной войны.
Заканчивая аудиенцию, Наполеон спросил о причинах удаления Сперанского. Балашов ответил:
– Император им не был доволен.
– Однако же не за измену? – спросил Наполеон.
– Я не полагаю, Ваше Величество, потому что подобные преступления, вероятно, были бы распубликованы.
А расследовать и публиковать было нечего.
Чтобы избавиться от ставшего ненужным, но много знавшего Санглена, его 26 марта 1812 года отослали в 1-ю Западную армию директором военной полиции, а чуть раньше туда же уехал и военный министр Барклай-де-Толли, чтобы занять пост командующего этой армией. 31 марта он приехал в Вильно.
Письмо Кутузова Елизавете Хитрово от 19 января 1812 года
В русско-турецкой войне 1806-1812 годов главнокомандующим русской армией был Кутузов. Он успешно закончил войну, подписав 16 мая 1812 года выгодный для России мир.
Это произошло менее чем за месяц до нападения Наполеона на Россию.
От того времени до нас дошло немало документов. И тем не менее познакомимся с одним-единственным письмом Михаила Илларионовича к его самой любимой дочери – Елизавете Михайловне Хитрово. (В первом браке ее фамилия была Тизенгаузен. О ее муже – графе Фердинанде Тизенгаузене, погибшем под Аустерлицем, в этой книге уже говорилось.) Письмо было написано 19 января 1812 года. Кутузов – всегда веселый и остроумный, к старости чуть скептический – пишет любимой дочери, его исповеднице, хранительнице многих душевных тайн: "Ты не поверишь, мой милый друг, как я начинаю скучать вдали от вас, которыя одне привязывают меня к жизни. Чем долее я живу, тем более я убеждаюсь, что слава – ничто, как дым. Я всегда был философом, а теперь сделался им в высшей степени. Говорят, что каждый возраст имеет свои страсти; моя же теперь заключается в пламенной любви к моим близким; общество женщин, которым я себя окружаю, не что иное, как каприз. Мне самому смешно, когда я подумаю, каким взглядом я смотрю на свое положение, на почести, которые мне воздаются, и на власть мне предоставленную. Я все думаю о Катеньке, которая сравнивает меня с Агамемноном. Но был ли Агамемнон счастлив? Как ты видишь, мой разговор с тобой нельзя назвать веселым. Что ж делать! Я так настроен, потому что вот уже восьмой месяц, как никого из вас не вижу. Боже тебя благослови, и с детьми. Верный друг Михайло Г.-К."
Пройдет год, и его станут называть Фемистоклом в Германии, а в России нарекут "Спасителем Отечества", а он будет иронически улыбаться. Настроение, с каким он встретил 1812 год, не оставит его.
Последние месяцы перед войной
9 апреля 1812 года в Казанском соборе, у фронтона которого стояли скульптуры Святого Владимира и Святого Георгия – двух небесных покровителей России, установившей в их честь высшие военные ордена, и превращенного в годы Отечественной воины и Освободительного заграничного похода в триумфальный музей, куда свозились отбитые у неприятеля знамена и ключи от взятых иноземных крепостей и городов, – Александр и его огромная свита отстояли торжественный молебен и по запруженным толпами народа улицам выехали из Петербурга.
Накануне царь поручил канцлеру Н. П. Румянцеву уведомить нового французского посла Ж. А. Лористона, сменившего генерала Коленкура, о причине своего отъезда в армию. Румянцев должен был сказать, что царь поехал, чтобы воспрепятствовать генералам предпринять какие-нибудь нечаянные действия, которые могли бы вызвать вооруженный конфликт между Россией и Францией.
14 апреля, в Вербное воскресенье, в два часа пополудни орудийные залпы и звон колоколов возвестили о прибытии царя к армии.
За шесть верст от Вильно его ждали выехавшие заранее флигель-адъютанты, а немного позади них стоял Барклай-де-Толли со всем генералитетом 1-й Западной армии.
За ними в сомкнутом строю выстроились несколько эскадронов кавалерии.
Всю первую неделю Александр объезжал и осматривал войска 1-й и 2-й армий, стоявшие в Литве и Белоруссии, сопровождаемый свитой и генералами главной квартиры – его собственного штаба, который называли еще Императорской ставкой. В главной квартире собрались разные люди. Здесь были талантливые генералы: князь П. М. Волконский и принц Александр Вюртембергский, Карл Клаузевиц, будущий выдающийся военный теоретик, полковник свиты по квартирмейстерской части, но было много и откровенных придворных интриганов, среди которых первое место занимал уже знакомый нам граф Армфельдт – главное действующее лицо в истории со Сперанским. Он и ему подобные посеяли в армии бациллы подозрительности, сплетен, наушничества и сильно вредили Барклаю, пытаясь дискредитировать его в глазах Александра, который вместе со своим штабом продолжал объезжать и инспектировать 1-ю и 2-ю армии.
В 1-й армии Барклая-де-Толли было сто двадцать семь тысяч солдат и офицеров, во 2-й армии Багратиона – тридцать девять тысяч. Южнее 2-й армии, на Волыни, стояла 3-я армия генерала от кавалерии А. П. Тормасова численностью не более сорока тысяч.
На Дунае находилась 4-я армия, которой командовал М. И. Кутузов, но она в это время все еще была нацелена против турок, хотя мирные переговоры уже шли и их успешный исход ожидался со дня на день.
К этому времени Большая, или, как ее называли во Франции, "Великая армия", насчитывавшая более шестисот тысяч человек при тысяче трехстах семидесяти двух орудиях, развернулась вдоль западной границы России от Восточной Пруссии до Волыни, имея на главном направлении – в районе Литвы – трехкратный перевес сил.
Миссия в Вильно графа Нарбонна
6 мая 1812 года, за месяц до начала Отечественной войны, в Вильно, где находилась ставка императора Александра I, прибывшего к армии, и стоял штаб 1-й Западной армии Барклая-де-Толли, прибыл французский генерал, адъютант Наполеона граф Нарбонн. Официально он должен был передать письмо Наполеона Александру, но на самом деле целью его визита был сбор информации о русской армии и о настроениях местного населения. Барклай-де-Толли был уведомлен о его приезде и через начальника высшей воинской полиции (разведки и контрразведки) Якова Ивановича де Санглена знал о каждом шаге Нарбонна.
Санглен приставил к посланцу Наполеона под видом слуг и кучеров своих агентов – офицеров полиции.