29 октября 1812 года Кутузов издал следующий приказ: "После чрезвычайных успехов, одерживаемых нами ежедневно и повсюду над неприятелем, остается только быстро его преследовать, и тогда, может быть, земля русская, которую он мечтал поработить, усеется костями его. И так мы будем преследовать неутомимо. Настают зимы, вьюги и морозы; но нам ли их бояться, дети Севера? Железная грудь ваша не страшится ни суровости погод, ни злости врагов: она есть надежная стена Отечества, о которую все сокрушится. Вы будете уметь переносить и кратковременные недостатки, если они случатся. Добрые солдаты отличаются твердостью и терпением. Старые служивые дадут пример молодым. Пусть всякий помнит Суворова, который учил сносить голод и холод, когда дело шло о победе и славе русского народа. Идем вперед, с нами Бог; перед нами разбитый неприятель, а за нами да будут тишина и спокойствие".
Письмо Кутузова Елизавете Хитрово от 29 октября 1812 года
"29 октября, город Ельня. Милая Лизанька, и с детьми, здравствуй. Пишу тебе рукою Кудашева (зять Кутузова, его адъютант – В. Б.), потому что глаза мои очень утомлены; не думай, что они у меня болят; нет, они только устали от чтения и письма по случаю вновь одержанных побед. Вот Бонапарт – этот гордый завоеватель, этот модный Ахиллес, бич рода человеческого, или, скорее, бич Божий – бежит передо мною более трехсот верст, как дитя, преследуемое школьным учителем. Неприятель теряет пропасть людей; говорят, что солдаты, офицеры и даже генералы едят лошадиную падаль. Некоторые мои генералы уверяли, что видели двух несчастных, жаривших на огоньке части тела третьего их товарища. При таких зрелищах человек, отбросив в сторону генеральство и государственное свое сановничество, поневоле содрогнется. Неужели это мое несчастное назначение, чтобы заставлять визиря питаться лошадиным мясом, а Наполеона еще более гадкими веществами? Я часто плакал из-за турок, но, признаюсь, из-за французов не проливал ни одной слезы. Скажу тебе, милая дочь, коротко, что со дня победы, 6-го числа, по вчерашний вечер неприятель потерял множество людей и сто шестьдесят пушек, кроме оставленных ими в Москве. С некоторого времени пленные настоятельно просятся к нам на службу, и вчера еще четырнадцать человек офицеров итальянской гвардии с криком умоляли о принятии их, уверяя при том, что теперь единственное счастие и наивеличайшая честь носить русский мундир. Вчерашнего числа Платов истребил опять множество людей и, кроме того, взял в плен более трехсот человек, а между ними генерала Сансоно (начальника штаба Бертье); вице-король же ускакал только потому, что очень дурно был одет.
Верный друг Михайло Г.-Куту".
Письмо Александра I Барклаю-де-Толли от 24 ноября 1812 года
"Генерал, я получил ваше письмо от 9 ноября. Плохо же вы меня знаете, если могли хотя на минуту усомниться в вашем праве приехать в Петербург без моего разрешения.
Скажу вам даже, что я ждал вас, так как я от всей души хотел переговорить с вами с глазу на глаз. Но так как вы не хотели отдать справедливость моему характеру, я постараюсь в нескольких словах передать вам мой настоящий образ мыслей насчет вас и событий. Приязнь и уважение, которые я никогда не переставал к вам питать, дают мне это право.
План кампании, который мы приняли, был, я думаю, единственным, который мог удасться против такого противника, каков Наполеон, и был подсказан опытностью, но он неизбежно должен был возбудить неодобрения и порицания в народе, который мало понимал военное искусство и помнил недавние победы, одержанные над не-опасным противником и неумелыми генералами, и мог только устрашиться плана действий, который имел целью завлечь неприятеля в глубь страны. Заранее следовало видеть порицание, и я был к нему подготовлен. Но вместе с тем нужно было тщательно избегать всего того, что по справедливости могло возбудить критику, и по этому поводу, генерал, я должен вам сделать несколько упреков.
Раз план был принят, нужно было все подготовить для его исполнения, у нас было достаточно для этого времени, а между тем многое не было исполнено. Несколько дней после моего приезда в Вильно я отдал вам приказание отправить назад все лишние тяжести, в особенности тех полков, которые были расквартированы в Литве, а между тем их отослали назад только после Немекчина, Свенцян, Вилькомира и Шавельи, нам пришлось совершать отступление с этим ужасающим обозом. Сколько раз я напоминал вам о постройке необходимых мостов; множество инженеров путей сообщения было прикомандировано к армии, а между тем большинство мостов оказалось в негодном состоянии. Решив отходить назад, необходимо было организовать госпитали соответственным образом; между тем, прибыв в Вильно, я нашел там госпиталь с несколькими тысячами больных, эвакуацию которых я не переставал требовать в течение нескольких дней. Вот, генерал, говоря откровенно, те ошибки, в которых я могу вас упрекнуть. Они сводятся к тому, что вы не были достаточно уверены в том, что отдать приказание и добиться его выполнения – это вещи совершенно различные, а что пособить этому есть только одно средство: деятельный надзор и проверка, которую беспрестанно производили бы люди, вполне вам известные.
Крупные ошибки, сделанные князем Багратионом, поведшие к тому, что неприятель упредил его у Минска, Борисова и Могилева, заставили вас покинуть берега Двины и отступить к Смоленску. Судьба вам благоприятствовала, так как противно всякому вероятию произошло соединение двух армий.
Тогда настало время прекратить отступление. Но недостаток сведений, которые вы, генерал, имели о неприятеле и его движениях, сильно давал себя знать в течение всей кампании и заставил вас сделать ошибку – пойти на поречье, с тем чтобы атаковать его левый фланг, тогда как он сосредоточил все свои силы на своем правом фланге, у Ляды, где он перешел Днепр. Вы повторили эту ошибку, предупредив неприятеля в Смоленске: так как обе армии там соединились, и так как в ваши планы входило дать неприятелю рано или поздно генеральное сражение, то не все ли было равно, дать его у Смоленска или у Царева-Займища? Силы наши были бы не тронуты, так как не было бы тех потерь, которые мы понесли в дни 6-го, 7-го и следующие до Царева-Займища дни. Что же касается до опасности быть обойденным с флангов, то таковая была бы повсюду одинакова, вы бы ее не избежали и у Царева-Займища.
В Смоленске рвение солдат было бы чрезвычайное, так как это был бы первый истинно русский город, который им пришлось бы отстаивать от неприятеля.
Потеря Смоленска произвела огромное впечатление во всей империи. К общему неодобрению нашего плана кампании присоединились еще и упреки, говорили: "опыт покажет, насколько гибелен этот план, империя находится в неминуемой опасности", – и так как ваши ошибки, о которых я выше упомянул, были у всех на устах, то меня обвинили в том, что благо Отечества я принес в жертву своему самолюбию, желая поддержать сделанный в вашем лице выбор.
Москва и Петербург единодушно указывали на князя Кутузова, как на единственного человека, могущего, по их словам, спасти Отечество. В подтверждение этих доводов говорили, что по старшинству вы были сравнительно моложе Тормасова, Багратиона и Чичагова; что это обстоятельство вредило успеху военных действий и что это неудобство высокой важности будет вполне устранено с назначением князя Кутузова. Обстоятельства были слишком критические. Впервые столица государства находилась в опасном положении, и мне не оставалось ничего другого, как уступить всеобщему мнению, заставив все-таки предварительно обсудить вопрос "за" и "против" в совете, составленном из важнейших сановников империи. Уступив их мнению, я должен был заглушить мое личное чувство.
Мне только остается сохранить вам возможность доказать России и Европе, что вы были достойны моего выбора, когда я вас назначил главнокомандующим. Я предполагал, что вы будете довольны остаться при армии и заслужить своими воинскими доблестями, что вы и сделали при Бородине, уважение даже ваших хулителей.
Вы бы непременно достигли этой цели, в чем я не имею ни малейшего сомнения, если бы оставались при армии, и потому, питая к вам неизменное расположение, я с чувством глубокого сожаления узнал о вашем отъезде. Несмотря на столь угнетавшие вас неприятности, вам следовало оставаться, потому что бывают случаи, когда нужно ставить себя выше обстоятельств. Будучи убежден, что в целях сохранения своей репутации вы останетесь при армии, я освободил вас от должности военного министра, так как было неудобно, чтобы вы исполняли обязанности министра, когда старший вас в чине был назначен главнокомандующим той армии, в которой вы находились. Кроме того, я знаю по опыту, что командовать армиею и быть в то же время военным министром – несовместимо для сил человеческих. Вот, генерал, правдивое изложение событий так, как они происходили в действительности и как я их оценил. Я никогда не забуду существенных услуг, которые вы оказали Отечеству и мне, и я хочу верить, что вы окажете еще более выдающиеся. Хотя настоящие обстоятельства самые для нас благоприятные ввиду положения, в которое поставлен неприятель, но борьба еще не окончена, и вам поэтому представляется возможность выдвинуть ваши воинские доблести, которым начинают отдавать справедливость.
Я велю опубликовать обоснованное оправдание ваших действий, выбранное из материалов, присланных мне вами. Верьте, генерал, что мои личные чувства остаются к вам неизменными.
Весь Ваш.
Простите, что я запоздал с ответом, но писание взяло у меня несколько дней вследствие моей ежедневной работы".
Ответ царя нашел Барклая-де-Толли в его имении Бекгоф.
Барклай поблагодарил царя за милостивое письмо и тут же подал прошение о восстановлении в армии.