Не успел Гарриман вернуться из своей поездки, как из еще одной, более тщательно продуманной, пусть, может быть, и менее важной, возвратился Уэнделл Уилки. Вместе с Джозефом Барнесом, лингвистом и бывшим редактором зарубежного отдела "Нью-Йорк геральд трибюн", а ныне – заместителем директора Комитета военной информации, Уилки, заручившись благословением Рузвельта, совершил поездку в Иран, Ирак, Сирию, Саудовскую Аравию, Египет, китайский город Чунцин и в Москву. Они посетили все эти места на армейском бомбардировщике B-24 с названием "Гулливер". Стендли, который не ладил с Уилки, считал поездку того в Россию "искренним, но поспешным шагом с целью помочь Соединенным Штатам и России сблизиться в ходе общей борьбы". Стендли также считал, что Уилки использовал поездку для того, чтобы поднять свой личный рейтинг политика. В любом случае Уилки пришлось выслушать обвинения Кремля в том, что Британия присваивает военные материалы, предназначенные для России (как писал Шервуд, здесь речь шла о разгрузке отправленных в Россию судов на территории Великобритании). Это задело Гопкинса, который дал согласие на разгрузку там судов с последующей диверсификацией грузов. В одном случае Гопкинс высказал при Рузвельте "пренебрежительное замечание" в адрес Уилки и в ответ был огорошен ядовитой ремаркой из уст президента: "Вы и многие другие должны знать, что у нас не было бы ленд-лиза… и многих других вещей, если бы не Уэнделл Уилки. Его послал нашей стране сам Бог в момент, когда он был нам так нужен".
Подход к внешней политике Уилки как интернационалиста уже был полезен прежде, в 1940 г. Однако вскоре замечания Уилки, особенно те, что касались "провала" с открытием второго фронта, настолько уязвили Рузвельта, что на одной из пресс-конференций он назвал Уилки "стратегом с умом машинистки". При этом он передразнил акцент, который присутствовал в речи Уилки, чтобы у корреспондентов не было сомнений в том, кого он имел в виду. Шервуд отмечал, что Уилки "завершил свою миссию доброй воли, будучи в ярости по отношению к президенту". Возможно, Уилки понимал, а может быть, и нет, что Сталин использовал его для передачи язвительных замечаний в адрес США и Англии, одно из которых касалось присваивания грузов по ленд-лизу, а второе – перераспределения самолетов "Аэрокобра". Поскольку на Северном маршруте возникли проблемы (караван PQ-18 с большим трудом дошел до Мурманска 17 сентября, и вскоре после этого было принято решение прикрыть этот маршрут), Персидский коридор работал недостаточно эффективно, вопрос о маршруте Алсиб все еще пребывал в стадии обсуждения, на Тихоокеанском маршруте советская сторона нуждалась в большем количестве судов, поставки по Второму протоколу стартовали очень медленно, а по Первому протоколу – проходили с большим трудом, и, очевидно, Сталин чувствовал себя в достаточном праве, чтобы через Уилки передать все то разочарование, что он испытывал по отношению к Западу.
Когда в конце сентября президент совершал краткую поездку по стране, вызванную главным образом приближавшимися выборами в конгресс, Гопкинс телеграммой просил его "тщательно продумать" предложение о создании объединенных ВВС союзников на Кавказе. "Если теперь мы должны сказать Сталину, что конвоев на Северном маршруте больше не будет, – писал Гопкинс, – то в связи с этим мне кажется почти настоятельно необходимым сделать ему прямое предложение о размещении наших вооруженных сил на его стороне… А единственная вооруженная сила, которую мы можем направить туда, – это наши ВВС". По оценкам Маршалла, возможно было к концу 1942 г. создать на Кавказе группу тяжелых бомбардировщиков. Однако к ноябрю стало ясно, что советская сторона не намерена принимать такую замену поставкам по ленд-лизу. Но даже тогда переговоры растянулись еще на целый месяц, пока Сталин разом не прихлопнул эту идею.
В это время Стендли, который чувствовал себя в Москве неуютно, решил вернуться в США. Стендли считал, что поездка Уилки подорвала его авторитет как посла. Это выразилось в том, что тот действовал в обход посольства: Уилки привез личное послание Сталину и имел с ним встречу, на которой Стендли не присутствовал. Стендли чувствовал, что его авторитет в глазах советских представителей ослаб, поскольку и советский МИД "содействовал и попустительствовал" такой деятельности в обход посольства. Поэтому в знак протеста Стендли засобирался лететь домой. Но была еще одна причина, еще один обходной маневр, который укрепил его в решении вернуться в Вашингтон. Стендли раздражало то, что Феймонвилл действует практически автономно, контролируя поставки по ленд-лизу. Как уполномоченному по ленд-лизу в Советском Союзе, Стендли дали понять, что его власть посла не распространяется на Филипа Феймонвилла. Стендли жаловался, что Феймонвилл позволяет русским получать "не только те позиции, что предусмотрены протоколами, но и массу американской и британской военной информации, которая ни при каких обстоятельствах не может рассматриваться как материал, поставляемый по ленд-лизу".
Будучи, как все военные, сторонником субординации, Стендли был обеспокоен тем фактом, что он считался высшим должностным лицом в России и все же не вполне был им. Стендли не был против дополнительного канала взаимодействия в рамках программы ленд-лиза как такового, однако настаивал на том, чтобы Феймонвилл обеспечил военному и военно-морскому атташе возможность контролировать всю военную информацию. Но это было не так просто. Стендли вспоминал, как Феймонвилл говорил ему: "Как… представитель по ленд-лизу, я являюсь всего лишь связующим звеном. Если русские власти запрашивают информацию, военную или коммерческую, я должен передать этот запрос в Комитет по ленд-лизу. Если там добывают такую информацию и пересылают ее мне обратно для передачи русским, я должен сделать это в любом случае". Но Стендли оставался непоколебимым. Он отвечал Феймонвиллу: "Если бы я, как прежде, был капитаном корабля. а вы были бы подчиненным мне офицером, я бы знал, как поступить. Я бы сказал: "Черт возьми, Феймонвилл, поступайте так, как вам приказано". Чем больше Стендли размышлял о сложившейся ситуации, тем больше был убежден, что каждый американский представитель в Советском Союзе обязан подчиняться ему.
Незадолго до его отъезда из России газета "Правда" опубликовала ответ Сталина корреспонденту Ассошиэйтед Пресс Генри Кессиди на вопрос: "Насколько эффективна помощь союзников Советскому Союзу и что можно будет сделать для того, чтобы расширить ее и улучшить?" Ответ: "В сравнении с той помощью, которую Советский Союз предоставляет союзникам, отражая удары главных сил немецко-фашистских войск, помощь от союзников Советскому Союзу все еще незначительна. Для того чтобы ее расширить и улучшить, требуется лишь одно: полное и своевременное выполнение союзниками своих обязательств". Как заметил Стендли: "Разумеется, все мы понимали, что мистер Сталин не стал бы спешить с тем, чтобы дать ответ на письмо мистера Кессиди… разве что случилось так, что Генри задал именно те вопросы, на которые мистер Сталин хотел бы дать публичный ответ".
Так же как Сталин использовал Уилки в середине сентября, он использовал и Кессиди 3 октября.
10 октября Стендли, который вез с собой письмо Сталина Рузвельту, забрав с собой военного и военно-морского атташе, а также второго секретаря посольства, на бомбардировщике генерал-майора Фоллета Брэдли вылетел в Тегеран, а оттуда – в Соединенные Штаты. И хотя Стендли прекрасно сознавал, почему он решил лететь домой, об этом не знал никто в Соединенных Штатах. Гопкинс в телеграмме Гарриману отмечал, что "никто из нас не знает точно", почему посол пожелал вернуться. Рузвельт с некоторым опасением ждал как возвращения Стендли, так и личного послания Сталина, который тот вез с собой. Стендли прибыл в Вашингтон еще до рассвета во вторник 20 октября и остановился в отеле "Мейфлауэр". В полдень он с супругой отправился на ланч в военно-морской клуб, где его встретил Бернс и еще один сотрудник, работавший по программе ленд-лиза. Бернс стал расспрашивать о ленд-лизе в России, но Стендли с самого начала разговора хранил гробовое молчание об этом. Он спросил, почему не был подписан Второй протокол (подписание состоялось 6 октября) и о том, какие у Бернса намерения в отношении Феймонвилла. "Я не могу ему позволить бродить где вздумается по Москве, как он это проделывает". Тут Бернс и его друг вдруг вспомнили о том, что у них где-то назначена встреча.
В среду утром Стендли отправился на доклад к Халлу, который сумел уделить ему всего несколько минут. Стендли пожаловался на "пикник", который устроил в Москве Уилки, и вышел. Государственный департамент выделил ему кабинет в здании, где он размещался. Во второй половине того же дня Стендли узнал, что в четверг назначен его совместный ланч с президентом. Посещая различные отделы и секции Госдепартамента, беседуя с их руководителями, Стендли всякий раз жаловался на поездку Уилки и на других "особых представителей того же рода". "Они слушали с ободряющим сочувствием, – жаловался Стендли, – но я знал, что, как и в Москве с премьером Сталиным и его бюрократами, решения здесь будут приниматься выше – самим боссом".