– Полностью согласен. Но многим придется неподдельно удивиться, когда они узнают, кто несет за это ответственность. Есть что-то еще?
– Да. Придется разбираться и с вашей деятельностью по созданию ракет и в управлении вооружений сухопутных войск.
– Ах да! Значит, я тормозил их создание? Это все? В таком случае чертовски мало!
– Нет. Это всего лишь несколько основных обвинений. Может, вы хотели бы услышать и о вашей отдельной деятельности в Пенемюнде? Вас обвиняют в том, что вы сознательно способствовали саботажу и поощряли его.
– Достаточно серьезное обвинение. Каковы доказательства?
– В конце марта прошлого года на совещании с вашими директорами вы сказали, что фюрер хочет, чтобы "А-4" никогда не достигли Англии. И добавили, что тут вы бессильны. То есть вы оказали пессимистическое, можно сказать, пораженческое воздействие на рвение и энтузиазм ваших сотрудников и тем самым способствовали саботажу.
– Я не знаю, кто вам передавал ход этой встречи, но если вас интересует, что там на самом деле происходило, я с удовольствием дам в этом отчет.
– Будьте любезны.
– В марте 1943 года фюрер, отвечая на очередную просьбу Шпеера предоставить программе "А-4"статус высшей приоритетности, сказал: "Мне привиделось, что ракеты никогда не будут пущены в ход против Англии, и я могу положиться на свое предвидение. И посему бессмысленно оказывать поддержку этому проекту". В кабинете генерал-майора Хартманна в министерстве вооружений я лично видел памятную записку с этим высказыванием фюрера. Она, как и все документы Ставки, была напечатана большими буквами. Шпеер и Саур подтвердили факт ее существования. Затем, вернувшись в Пенемюнде, я собрал своих директоров. Я напомнил им о тех огромных трудностях, которые мы преодолели в прошлом, и объяснил, что последнее препятствие на пути к признанию – это лишь мечта фюрера. Я сказал, что должен попросить их пустить в ход последние капли энергии, чтобы справиться и с этим препятствием; и единственным способом для этого должны стать успехи наших экспериментов. Именно тогда я приказал подготовить фильм, заснятый во время испытаний 3 октября 1942 года, который, как вы знаете, в начале июля 1943 года обеспечил признание фюрером нашего проекта. Я убежден, что именно эти слова и действия вдохновили моих коллег на сверхчеловеческие усилия, когда мы стояли на пороге окончательного краха наших трудов. Тем не менее, если вам это кажется саботажем, сажайте меня за решетку.
Мюллер промолчал.
– Не знаю, – продолжил я, – что вы вынесете из этого разговора, когда надо мной висит обвинение в столь серьезном уголовном преступлении. Вы считаете, что теперь я буду просто счастлив заниматься своей работой? – И с этими словами я вышел.
Я отправился в Штеттин и несколько дней спустя включился в тесное сотрудничество с майором Кламмротом, который, как сотрудник отдела контрразведки Верховного главнокомандования, занимался нашими делами. Ему удалось добиться перевода фон Брауна в Шведт, а потом вообще освободить его. Ночью, вооружившись большой бутылкой бренди, я встретил его в Штеттине.
Вскоре я получил возможность приветствовать в своем кабинете и Риделя с Гротрупом. Моя готовность поручиться за арестованных как за незаменимых участников программы временно, на три месяца, освободила их. В конце этого срока мое очередное заявление дало такой же эффект. Затем произошел мятеж 20 июля 1944 года, вскоре вступили в действие "V-2" – и все это дело само собой исчезло.
Позже я выяснил, что арест явился результатом донесений шпионов, которых организация Гиммлера внедрила в Зинновитц после его первого визита в Пенемюнде. И вне всяких сомнений, эти шпионы занимались в основном нами, а не местными жителями или приезжими и, вырывая подслушанные слова из контекста, превращали их в доказательства измены.
Глава 22. Доктор Каммлер, специальный уполномоченный
С ноября 1943 года доктор Каммлер часто посещал наши испытательные и практические запуски. Как представитель Гиммлера, он принимал участие в совещаниях и непрошеным присутствовал на стрельбах. Он разговаривал с самыми разными людьми, выслушивал разнообразные мнения и, делая вид, что ему можно полностью доверять, втирался в доверие. Наконец он лично включался в игру и начинал настраивать людей друг против друга. Постепенно у него на руках скапливались козырные карты.
Я видел назревающую опасность.
31 мая 1944 года я послал меморандум генерал-полковнику Фромму, снова требуя, чтобы я был наделен неограниченной властью над всем проектом – от экспериментов до полевых испытаний. В завершение памятной записки я открыто пригрозил, что буду вынужден обратиться к высшим властям. Ситуация не оставила мне выбора. Если армия не хочет полностью потерять контроль над ситуацией, необходимо принять мои условия.
Фромм пригласил меня. Я выслушал упреки и угрозы взыскания; моя честь была поставлена под сомнение словами, что такое поведение не пристало солдату, ибо я трусливо уклоняюсь от своих обязанностей, – и все сопровождалось требованиями смягчить свои пожелания. Я не поддался. Фромм снова напомнил, что, пока я нахожусь в его подчинении, у меня уже имеются самые широкие полномочия. И сказал, что обратится к Гитлеру с просьбой расширить их.
Не знаю, сделал ли он это. Никакого решения так и не поступило, и я остался в подвешенном состоянии.
И случилось то, чего я опасался. В середине июля Гиммлер письменно обратился к фельдмаршалу Кейтелю. Он потребовал подчинения всех уполномоченных и различных отделов одной сильной фигуре. И выразил желание, чтобы был назначен генеральный уполномоченный. Каммлер не сомневался, что выиграл эту партию.
Я набросал для Кейтеля ответ, который он должен послать Гиммлеру. В нем шла речь, что подразделения, которые все еще находятся вне моего контроля, должны наконец перейти под мое подчинение, как я предлагал в меморандуме от 31 мая.
Тем не менее ответ Кейтеля Гиммлеру носил совершенно иной характер. Он был дипломатичен и осторожен. Кейтель писал, что он убежден – нынешняя организация дела увенчается успехом. Главным о чем шла речь в этом послании, было отношение управления вооружений сухопутных войск, которое противилось назначению генерального уполномоченного, считая, что оно ослабит его влияние.
Управление предприняло определенные шаги, чтобы уберечься от неминуемой опасности. 1 июня 1944 года производство в Пенемюнде, которым занималась армия, было преобразовано в частный концерн. Управляющий директор его был позаимствован у компании Сименса и практически ничего не понимал в нашей работе. Но с этими трудностями еще можно было смириться, потому что принятые меры позволяли предотвратить захват Пенемюнде какой-нибудь военной или полувоенной организацией. Но теперь опасность угрожала с другой стороны. Интерес, который промышленность и технический отдел партии проявляли к нам, после воздушного налета поутих. С военной точки зрения необходимо было создавать совершенно новую организацию.
Каммлер придерживался мнения, что, поскольку с точки зрения СС полковник Занссен неприемлем, он не может представлять меня на совещаниях и испытаниях на полигоне СС в Хейделагере, где по приказу Гитлера с ноября 1943 года шли практические стрельбы. Как я уже говорил, к тому времени управление вооружений сухопутных войск утомилось от этой борьбы и не стало отстаивать Занссена.
Преемник Занссена, генерал-майор Россман, оказался не в состоянии взять на себя все его обязанности. Мой старый отдел, именуемый "Wa Pruf 11" ("Испытание оружия 11"), в ведении которого находились целая область ракетостроения – то есть и Пенемюнде, и экспериментальная станция "Куммерсдорф-Запад", – был разделен. "Испытание оружия 11" теперь занимался созданием исключительно пороховых ракет. Предполагалось, что в Пенемюнде под руководством генерала Россмана войдет в строй новое производство ракет на жидком топливе под названием "Испытание оружия 10".
К тому времени я уже был бессилен. Приказ от сентября 1943 года, подписанный генерал-полковником Фроммом, главнокомандующим армией резерва, обязывал меня, как его специального уполномоченного, находиться в прямом подчинении ему во всем, что касалось программы "А-4". Круг моих обязанностей включал в себя и формирование специальных частей, и подготовку их к действиям в полевых условиях. Таким образом, я расстался с управлением вооружений сухопутных войск, в котором прослужил семнадцать лет, но своего влияния на создание ракет не потерял.
По другому приказу, также подписанному Фроммом в конце декабря 1943 года, управление вооружений должно постараться восстановить свой контроль над Пенемюнде. Я протестовал, поскольку, несмотря на свое положение уполномоченного по всей программе, я в этом приказе не упоминался. Но ситуация была совершенно ясна. Управление вооружений опасалось, что мое назначение уполномоченным может подорвать его нынешнее господствующее положение в деле производства вооружения для армии. Фромм предпочитал, чтобы я ограничивался организацией и подготовкой оперативного использования частей.
После отрицательного ответа Фромма на мою просьбу от 31 мая 1944 года предоставить мне всю полноту власти мое влияние на создание ракет было резко ограничено. Все вопросы организации и управления в Пенемюнде решались только управлением вооружений.
Результатом стала безнадежная путаница. Я предвидел это наступление неприятностей. Когда в июле 1944 года состоялась последняя реорганизация, я прямо и открыто заявил, что в настоящее время такие меры – это преступление, потому что они продиктованы и политическими соображениями, и неудачами в Хейделагере. Я был вызван к начальству, которое сурово осудило меня. Изменить ситуацию я уже не мог.