- Так. (Продолжительная пауза.) Могу сказать то, что я думаю. Я изложу мою личную точку зрения. Очевидно, существовало предположение, что Германия может напасть, а для того, чтобы предотвратить это, нужно было быть готовыми.
- Разве не бросается в глаза, что на всех знаках Советского Союза, на глобусе изображён серп и молот? Видел ли он когда-либо, чтобы национал-социалистская Германия изготовила глобус со свастикой? Свастика и национализм - это понятия, принадлежащие одной Германии и должны быть действительны только для Германии. Почему же Советский Союз всегда изображал земной шар с серпом и молотом? Он ведь должен был указывать на мировое господство красного правительства.
- И всё же он повсюду прокладывает себе дорогу. Факт остаётся фактом. Ведь вы первые напали, правда? Не Советский Союз первым напал на Германию, а Германия напала первой! Мне говорят, будто бы есть такая речь Сталина, в которой говорится, что если Германия не нападёт первой, то это сделаем мы. Я никогда не слыхал ничего подобного! Никогда не слыхал! Никогда не слыхал! Это я могу сказать. Я не знаю.
- Известно ли вам, что красное правительство пыталось вести работу против Германии в Болгарии и во всех балканских странах?
- Мне известно только из газет, что Англия занималась подстрекательством против Германии. А Болгария… Из вашей прессы мне известно, что Англия пыталась заниматься подстрекательством и действительно этим занималась. Она подстрекала против вас Югославию, Грецию. Однако также известно, что, например, в Финляндии Германия больше старалась натравить финнов против России, чем, например, Россия подстрекала Болгарию против Германии. Насчёт Болгарии всё это выдумано, трудно сказать.
- Я хотел бы знать ещё вот что! На нём ведь сравнительно неплохая одежда. Возил он эту гражданскую одежду с собой, или получил её где-нибудь. Ведь пиджак, который сейчас на нём, сравнительно хороший по качеству.
- Военный? Этот? Нет, это не мой, это ваш. Я уже вам сказал, когда мы были разбиты, это было 16-го, 16-го мы все разбрелись, я говорил вам даже, что красноармейцы покинули меня. Не знаю, может быть, вам это и неинтересно, я расскажу вам об этом более подробно! 16-го приблизительно в 19 часов, нет, позже, позже, по-моему, в 12, ваши войска окружили Лясново. Ваши войска стояли несколько вдалеке от Ляснова, мы были окружены, создалась паника, пока можно было, артиллеристы отстреливались, отстреливались, а потом они исчезли, не знаю куда. Я ушёл от них. Я находился в машине командира дивизии, я ждал его. Его не было. В это время ваши войска стали обстреливать остатки нашей 14-й танковой дивизии. Я решил поспешить к командиру дивизии, чтобы принять участие в обороне. У моей машины собрались красноармейцы, обозники, народ из обозных войск. Они стали просить меня: "Товарищ командир, командуй нами, веди нас в бой!" Я повёл их в наступление. Но они испугались, и когда я обернулся, со мной уже никого не было. Вернуться к своим уже не мог, так как ваши миномёты открыли сильный огонь. Я стал ждать. Подождал немного и остался совсем один, так как те силы, которые должны были идти со мной в наступление, чтобы подавить несколько ваших пулемётных гнёзд из четырёх - пяти имевшихся у вас, что было необходимо для того, чтобы прорваться, этих сил со мной не оказалось. Один в поле не воин. Начало светать, я стал ждать своих артиллеристов, но это было бесцельно и я пошёл дальше. По дороге мне стали встречаться мелкие группы, из мотодивизии, из обоза, всякий сброд. Но мне ничего не оставалось, как идти с ними вместе. Я пошёл. Все начали переодеваться, я решил этого не делать. Я шёл в военной форме, и вот они попросили меня отойти в сторону, так как меня будут обстреливать с самолёта, а следовательно, и их будут обстреливать. Я ушёл от них. Около железной дороги была деревня, там тоже переодевались. Я решил присоединиться к одной из групп. По просьбе этих людей я обменял у одного крестьянина брюки и рубашку, я решил идти вечером к своим. Да, всё это немецкие вещи, их дали мне ваши, сапоги, брюки. Я всё отдал, чтобы выменять. Я был в крестьянской одежде, я хотел бежать к своим. Каким образом? Я отдал военную одежду и получил крестьянскую. Ах нет, боже мой! Я решил пробиваться вместе с другими. Тогда я увидел, что окружён, идти никуда нельзя. Я пришёл, сказал: "Сдаюсь". Всё!
- Я хотел бы спросить ещё одну вещь! Женат он или ещё холостяк?
- Да, я женат.
- Хочет ли он, чтобы его жену известили о том, что он попал в плен?
- Не нужно. Если вы можете исполнить мою просьбу, не надо.
- Есть у него семья, дети?
- Одна дочь.
- Сколько лет дочери?
- Три года.
- Почему он не хочет, чтобы его семья знала о том, что он в плену? Может быть, он думает, что семья из-за этого пострадает?
- Я, собственно говоря, ничего не думаю. Если хотите, сообщите, не хотите, не надо. Что тут сообщать? Пожалуйста, сообщайте, мне всё равно.
- Разве это позор для солдата - попасть в плен, или же он думает, что его семья будет иметь из-за этого неприятности?
- Нет, никаких неприятностей, мне стыдно, мне!
- Да, но ведь после войны он снова вернётся домой. Тогда ему придётся стыдиться всю жизнь. С солдатом ведь всегда может случиться, что он попадёт в плен, будучи ли ранен или просто как храбрый солдат.
- Мне стыдно перед отцом, что я остался жив.
- Но ведь не только перед отцом, но и перед женой.
- Жена - это безразлично.
- Разве его не беспокоит, что жена беспокоится о нём. Может быть семейная жизнь в России настолько безразличная вещь, что он даже не ощущает потребности известить своих близких, как это делает немецкий солдат, попадая в плен.
- Нет, она мне не безразлична, я её очень уважаю, я очень люблю её!
- Если он не даст о себе знать, то его жена будет думать, что он умер. Разве ему это безразлично?
- Скажите, почему это вас так интересует?
- Нас это интересует как солдат, когда мы, солдаты, попадаем в плен, то у нас всегда бывает желание известить своих близких, потому что у нас брак и семейная жизнь играют большую роль, для нас эта исключительно важно, в противоположность красной России.
- Нет, там уже знают, что я или умер, или попал в плен, точно не знают, но там известно, что моя дивизия разбита, что я или умер, или взят в плен.
- Имеет ли он намерение написать домой?
- (Продолжительная пауза.) Конечно, мне хочется, я этого не отрицаю.
- Не будет ли он возражать, если мы сообщим па радио о его пленении, с тем чтобы его семья и его жена узнали, что сын жив, или он думает, что отцу это безразлично?
- Нет, по радио не нужно.
- Почему? Потому что его отец занимает самый высокий пост в правительстве, или же он думает, что отец заклеймит его позором?
- Я не хочу скрывать, что это позор, я не хотел идти, но в этом были виноваты мои друзья, виноваты были крестьяне, которые хотели меня выдать. Они не знали точно, кто я. Я им этого не сказал. Они думали, что из-за меня их будут обстреливать.
- Его товарищи помешали ему что-либо подобное сделать, или и они причастны к тому, что он живым попал в плен?
- Они виноваты в этом, они поддерживали крестьян. Крестьяне говорили: "Уходите". Я просто зашёл в избу. Они говорили: "Уходи сейчас же, а то мы донесём на тебя!" Они уже начали мне угрожать. Они были в панике. Я им сказал, что и они должны уходить, но было поздно, меня всё равно поймали бы. Выхода не было. Итак, человек должен бороться до тех пор, пока имеется хотя бы малейшая возможность, а когда нет никакой возможности, то… Крестьянка прямо плакала, она говорила, что убьют её детей, сожгут её дом.
- После того, как он попал в плен, с ним обращались хорошо, или же он хочет пожаловаться на что-нибудь, или же он твёрдо убеждён теперь в том, что со всеми пленными обращаются так же, как и с ним.
- Нет, со мной обращались хорошо, я ничего не могу сказать. Мои сапоги понравились людям, но я не сержусь, ведь это в конце концов трофеи, пожаловаться я не могу.
- Но он ведь снял свои вещи?
- Да, сапоги с меня сняли.
- Может быть, его просто обыскали, чтобы посмотреть, нет ли в сапогах оружия?
- Нет, не "может быть", а точно, сапоги отобрали.
- Он, должно быть, сам снял сапоги, когда одевал другие брюки?
- Нет, когда я пришёл и сдался в плен, я был в крестьянской одежде и в сапогах, но на следующее утро сапоги у меня забрали. Мне было немного неприятно, но я не так уж сердился. Раз взяли, значит взяли.
- Как он сейчас одет?
- Сапоги мне дали, эти, конечно, хуже, но для меня они лучше, потому что не жмут.
- Но он ведь говорил, что получил хорошие вещи.
- Очень, очень много.
- Известно ли ему, что красное правительство сбрасывает листовки и думает ли он, что эти листовки побудят немецкого солдата перебежать на сторону красного правительства, на сторону Красной Армии?
- А если я вам задам такой же вопрос, будут ли иметь ваши листовки успех в Красной Армии или нет? (Я очень прошу меня не фотографировать.)
- Почему он не хочет, чтобы его фотографировали? Может быть, он думает, что снимок будет опубликован?
- Фотографируют всегда в самых безобразных позах. Я не потому это говорю, что всегда нужно сниматься только в красивых позах. Не потому я это говорю, но мне это не нравится, я вообще этого не люблю.
- Какое впечатление произвели поражения Красной Армии на солдат и офицеров?
- Конечно, это понижает настроение. Это неприятно.