Далёкая радиостанция откуда-то из-под Одессы, где пробивались войска Якира и Федько (снова имена "врагов народа"!), запрашивала Щорса, где он и что он. Щорс стоял на Коростене почти окружённый и методически отбивал удар за ударом. Здесь и пригодились его курсанты, которые принимали роты и, если надо было, батальоны. Щорс был на стыке Южного и Западного фронтов. К нему стремились части с юга, на него опирался весь Западный, Белорусский фронт. На него тревожно и опасливо глядели белые, которые, заняв Киев, не решались двинуться дальше. Дивизия Щорса держала весь юго-запад. Так же, как всё направление на Москву держала группа Орджоникидзе - из латышской дивизии и червонного казачества - и левее - конный корпус Будённого и Ворошилова, ещё левее моряки на Волге и Каспии, державшие с Кировым Астрахань. Это были основные опоры Южного фронта, которым руководил Сталин.
Обрисовав картину в целом, Вишневский не обошёл вниманием и частности. Щорс был непрерывно в полках, восторгается писатель. Петлюровские полки наваливались на Коростень, чтобы смять и разорвать наши фронты. Они подходили вплотную, были в семи и в восьми верстах. В решающую минуту, как это и показано в кинофильме, с ручным пулемётом появлялся Щорс. Богунцы и таращанцы подымались без слов и шли.
В кадрах кинофильма Щорс выглядел эффектно: с пулемётом в руках, с саблей на боку, на поясе справа наган, слева браунинг. Не менее картинный вид имели и его бойцы с огромными алыми лентами на головных уборах. Сегодня известно, что саблю Щорс не носил, не было и кумача на шапках его воинства. Знаменитый режиссёр допустил немало других красивых вольностей. Впечатляет, например, сцена принятия военной присяги. Но и это вымысел: присяги тогда не было. Каждый боец подписывал отпечатанный типографским способом текст о добровольном вступлении в полк сроком на шесть месяцев. Условия "контракта" в щорсовской дивизии были жестокие: за неподчинение приказу командира, грабёж, насилие, пьянство - расстрел на месте.
Теперь мы знаем, как было в действительности. На Довженко, по-видимому, сильное влияние оказала псевдоромантичная манера письма Вишневского. Чего стоит, например, такая скоропись: "Был знойный август. Люди были истомлены непрерывными боями в течение года. Чтобы было легче идти в контратаки, люди сбрасывали сапоги и с возгласами "Да здравствует Ленин! Да здравствует III Интернационал!" кидались вперёд. Под огнём раз лёг петлюровский оркестр. Щорс поднял его: "Играйте, вперёд!" Оркестр заиграл "Славу". Щорс запел им "Интернационал". Оркестр на ходу заиграл и пошёл за новым начальником…"
В сборнике помещены и воспоминания Фрумы Хайкиной-Ростовой, жены Щорса. По одним источникам она была бойцом Богунского полка, по другим - состояла на чекистской службе в щорсовской дивизии. Точного её положения не знает никто. Имеющиеся о ней сведения скудны и противоречивы. Известно лишь, что впервые она встретилась со Щорсом во время боя. Согласно её рассказу, дело происходило так. Отряд Щорса, где она была бойцом-разведчиком, бился с врагом на линии Гомель - Калинковичи. Враг обходил щорсовцев лесом. Нужно было произвести разведку в лесу. Щорс вызвал охотников - в отряде произошло замешательство, поскольку до леса надо было идти под огнём противника. И тогда из рядов смело выступила Фрума. Щорс пристыдил разведчиков: вот, видите, женщина не побоялась, идёт первой, а вы? И тогда бойцы двинулись за ней. Но Фрума в полк не вернулась: её ранили и взяли в плен. Вскоре её обменяли на белого офицера.
Вторая встреча произошла в 1918 году, на рубеже Советской России и оккупированной немцами Украины. На пограничную черту прибило две обезумевшие человеческие волны. С севера, под крыло гетмана Скоропадского, торопились гонимые карающей рукой красных состоятельные сословия. Навстречу неудержимо катился поток беднейшего населения, организуясь в повстанческие отряды для борьбы за Советы. Формируя здесь свои первые полки, Николай Щорс неожиданно узнал в председателе местной чрезвычайной комиссии бывшую разведчицу своего отряда Фруму Хайкину-Ростову. "Так на огненном рубеже классовых боёв мы снова встали рядом", - этой единственной фразой обходится она, касаясь личных взаимоотношений.
Текст её воспоминаний сух и сдержан. Никаких эмоций, ни малейшего проявления столь естественного человеческого, бабьего горя. Мужа бесстрастно называет товарищем, даже в том случае, когда говорит о похоронах: "С гробом товарища поехали мы на север". Употребляет и другие обращения. Но они тоже казённо-официальные: "начальник", "командир". Как будто речь идёт не о близком человеке. Здесь же обнаруживаем загадочную фразу о том, что политотдел армии запретил хоронить Щорса вблизи места гибели.
В этой фразе некоторые увидят ключ к разгадке тайны смерти Щорса: мол, прятали концы. Ф. Ростова-Щорс, правда, даёт такое объяснение решению политотдела 12-й армии: враг, чувствовавший близкую гибель, делал последние отчаянные усилия. Озверевшие банды жестоко расправлялись не только с живыми бойцами, но издевались и над трупами погибших. Поэтому командование не могло оставить Щорса на надругательство врагу, который пылал к нему самой ярой ненавистью. Почему местом погребения выбрали именно Самару? Как будто предвидя возможный вопрос в будущем и стремясь развеять сомнения, Ф. Ростова отвечает: Самара имела революционную славу. С ней было связано имя Чапаева. За время Гражданской войны Самарская губерния выставила полмиллиона бойцов в Красную Армию.
Убедительны ли эти аргументы? В общем-то да. Однако вряд ли могли знать о них в конце августа 1919 года за тысячи километров от Волги, когда выбирали тихое, безопасное место, где можно было бы похоронить Щорса. Скорее всего, эти объяснения более позднего происхождения. К тому же нельзя не видеть явных противоречий между утверждением о том, что причиной проезда мёртвого Щорса от Днепра до Волги был поиск безопасного места, поскольку враги выбрасывали тогда из могил на свалки, псам и свиньям, тела павших красных бойцов, и определением этого места. Такой ли уж тихой и безопасной была Самара? Ответ на этот вопрос находим у В. Вишневского. После того, как вечером цинковый гроб с телом Щорса опустили в землю, на окраине Самары началась перестрелка. И в самом спокойном городе республики, замечает писатель, шла классовая война.
Абстрактно и пространно, ненатурально-напыщенным слогом описывает Ф. Ростова гибель мужа, тщательно избегая каких-либо подробностей: "Смерть, которую он презирал и над угрозой которой смеялся, настигла его под Коростенем, где он погиб, ведя в бой против белополяков части своей славной дивизии". Поэтому можно легко представить охватившие автора этой книги горячее нетерпение и азарт, когда в конце сотлевшего во мраке стальных сейфов сборника обнаружилось ценнейшее свидетельство человека, на руках которого скончался Щорс.
Представленный в сборнике как бывший помощник командира 44-й дивизии, в 1935 году занимавший должность помощника командующего войсками Украинского военного округа, И. Дубовой долгое время, вплоть до новейших исследований, считался единственным свидетелем гибели Щорса. Рассказ Дубового лёг в основу официальной версии, которая потом широко интерпретировалась в многочисленной литературе, не претерпевая, однако, изменений в главном. И вот удача - первоисточник, о существовании которого не подозревали послевоенные поколения историков, переписывавшие друг у друга неизвестно кем запущенное в оборот, раз и навсегда утверждённое, ставшее хрестоматийным свидетельство. Только через семьдесят лет наконец всплыло имя того, кто способствовал возникновению ещё одного "белого пятна" истории.
В воспоминаниях главного свидетеля важно каждое слово, каждый его оттенок. Дубовой доброжелательно отзывался о начальнике 1-й дивизии, с которым познакомился на месте, прибыв на его участок фронта, будучи начальником штаба 1-й Советской украинской армии. Перед Дубовым стоял невысокого роста обаятельный человек с небольшой бородкой, в короткой чёрной кожаной куртке, в фуражке английского образца. Его энергичное, волевое лицо и кряжистая красивая фигура запомнились с первого взгляда. Дубовой даёт лестную характеристику деловым качествам Щорса, называя его человеком неутомимой энергии, необычайно сильной воли. Бойцы смотрели на Щорса как на своего вождя и любимого командира.
После такого тёплого вступления, свидетельствующего о благосклонном отношении начальника штаба армии, не может быть места подозрениям в возможной недоброжелательности или зависти к растущей популярности Щорса. Невольно настраиваешься на мысль, что и последующий рассказ будет столь же честным и правдивым. Он заслуживает того, чтобы быть полностью воспроизведённым, иначе трудно будет понять, о каких лицах и "мелочах" главный свидетель забыл упомянуть.
"Вспоминается август 1919 года, - рассказывает И. Дубовой. - Я был назначен заместителем командира дивизии Щорса. Это было под Коростенем. Тогда это был единственный плацдарм на Украине, где победно развевалось красное знамя. Мы были окружены врагами: с одной стороны - галицийско-петлюровские войска, с другой - деникинцы, с третьей - белополяки сжимали всё туже и туже кольцо вокруг дивизии, которая к этому времени получила нумерацию 44-й.
Положение дивизии было тяжёлое. Белополяки могли ударить на Мозырь, и мы лишились бы единственной железной дороги, которая связывала нас с Советской Россией. В тылу же мы имели только водные пути - реки Припять, Днепр, Сож. Мы стойко держались и чуть ли не ежедневно выдерживали бои с врагами, которые пытались сжать кольцо вокруг Коростеня, окружить дивизию, потопить её в реке Припяти. Это был ответственный момент, и Щорсу приходилось много и неутомимо работать. И Щорс, несмотря на многие бессонные ночи, казалось, никогда не уставал работать.
И вот последний день жизни Щорса. Это было 30 августа 1919 года.