— Мы решили, что Сюзан попробует завтра попасть на прием к депутату Альбиту, — Она помолчала. — Ты будешь сопровождать ее, Эжени.
— Я боюсь идти одна. Там будет много народа… — прошептала Сюзан.
Я констатировала, что портвейн не только не придал ей сил, но совсем ослабил ее… Я спросила себя, почему пойду я, а не Жюли.
— Сюзан хочет попробовать поговорить об Этьене, и ей будет спокойнее, если ты будешь рядом с ней, дорогое дитя, — сказала мама.
— Ты, конечно, должна будешь держать язык за зубами и дать говорить Сюзан, — вмешалась Жюли.
Я была довольна, что меня послушали, но так как они продолжали третировать меня как ребенка, я промолчала.
— Завтра мы все очень устанем, — сказала мама. — Ляжем сегодня пораньше.
Я побежала в гостиную предупредить Персона, что мне нужно ложиться спать. Он сложил газеты и поклонился.
— Тогда я пожелаю вам доброй ночи, м-ль Клари.
Я уже переступила порог комнаты, когда мне показалось, что он сказал еще что-то. Я повернулась.
— Вы что-то сказали, м-сье Персон?
— Нет, только… — он запнулся.
Я подошла к нему и старалась прочесть на его лице. Уже стемнело, а мы поленились зажечь свечи. Бледное лицо Персона было еле различимо в густых сумерках.
— Я хотел только сказать вам, м-ль Клари, что… что я скоро должен вернуться домой.
— О! Почему?
— Я еще не говорил м-м Клари, я не хотел в такое тяжелое для вас время тревожить ее своими делами. Но, видите ли, мадемуазель, я здесь уже больше года и я уже нужен в нашем магазине в Стокгольме. Когда м-сье Этьен вернется и будет все в порядке в вашей конторе, я вернусь в Стокгольм.
Это была самая длинная тирада, которую я когда-либо слышала от Персона на французском языке. Я не сразу поняла, почему он мне первой сообщил о своем предстоящем отъезде. До сих пор я думала, что Персон, как и все другие, не принимает меня всерьез. Но в данной обстановке я вдруг почувствовала себя взрослой, села на диван и грациозным жестом взрослой дамы предложила ему место возле себя.
Но, когда он опустился на диван рядом со мной, он вдруг весь съежился, страшно смутился, оперся локтями о колени и спрятал лицо в ладони.
— А что, Стокгольм… это красивый город? — начала я светский разговор.
— Самый красивый в мире, для меня, конечно, — ответил Персон. — Зеленые льдины плывут по Мелару, а небо похоже на свежевыстиранную простыню. Это зимой, конечно. Но ведь зима у нас очень долгая.
После такого объяснения Стокгольм не возбудил во мне симпатии. Наоборот. Кроме того, я не поняла, где плывут зеленые льдины.
— Наша лавка находится в Вестерланггатаме — это торговый квартал, очень современный, и он совсем возле дворца, — с гордостью продолжал Персон.
Я слушала невнимательно. Я думала о завтрашнем дне, о необходимости подложить носовые платки…
— Я хочу попросить вас о чем-то, м-ль Клари, — сказал Персон.
«Надо постараться быть очень красивой, может быть это будет на пользу делу», — думала я и одновременно вежливо спросила:
— О чем, месье?
— Я очень хотел бы сохранить листок с Декларацией Прав человека, которые м-сье ваш отец принес когда-то, — сказал Персон нерешительно. — Я знаю, что моя просьба очень смела…
Да. Это было смело! Папа всегда держал этот листок на своем ночном столике, а после его смерти я взяла листок к себе и бережно хранила его.
— У меня этот листок будет всегда на почетном месте, — уверил Персон.
Я поддразнила его:
— Вы стали республиканцем, месье?
А он ответил мне тихонько:
— Вы знаете, м-ль Клари, я швед, а в Швеции — монархия.
— Ну хорошо. Возьмите этот листок. Вы покажете его в Швеции.