Мне стало стыдно, что я такая трусиха. А еще мне стало стыдно, что я живу в прекрасном белом доме, окруженном сиренью и ползучими розами…
Я пересекла площадь и спросила, где живут Буонапарты. Мне указали темную узкую улицу. Третий дом налево.
Жозеф как-то намекал, что они живут в полуподвале. Я нашла лестницу, ведущую вниз, толкнула дверь и очутилась в кухне м-м Буонапарт. Это была большая комната, и углы ее прятались в тени, так как кухня была освещена только одной свечой, вставленной в разбитую чашку. Запах в комнате был ужасный!
Жозеф в бумажной сорочке, без галстука, сидел за столом возле свечи и читал газету. Напротив него Люсьен что-то писал. На столе стояли тарелки с остатками ужина. В темном углу стирали белье. «Плюх… плюх…» Кто-то с ожесточением бил вальком. Комнату наполнял пар от белья.
— Жозеф, — сказала я, — Жозеф!
Он подскочил:
— Кто там? — «Плюх… плюх…» прекратилось, и на середину комнаты вышла м-м Летиция, она вытирала руки фартуком.
— Это я, Эжени Клари.
Жозеф и Люсьен закричали хором:
— Ради господа, что случилось?
— Арестовали Наполеона.
Сначала все молчали, потом м-м Летиция вздохнула:
— Святая Мария, мать Господа!
Жозеф грустно сказал:
— Я это предвидел.
А Люсьен произнес:
— Это ужасно!
Они посадили меня на хромоногий стул изаставили рассказать подробно.
Из соседней комнаты вышел еще один брат — Луи, толстый шестнадцатилетний парень. Он выслушал мойьрассказ и заскулил. Прибежал девятилетний Жером, преследуемый Каролиной. Девочке было всего 12 лет, но она осыпала Жерома такой бранью, которая в ходу, пожалуй, лишь в портовых кварталах. Она пыталась отнять что-то, что он торопился засунуть в рот.
М-м Буонапарт шлепнула Жерома и оттолкнула Каролину. Потом она отняла у Жерома то, что он хотел съесть (это оказалось куском нуги), и разделила лакомство детям пополам. Потом она крикнула:
— Тише, у нас гостья!
Каролина увидела меня и крикнула:
— О, ля-ля! Одна из богатых Клари!
Она подошла к столу и уселась на колени Люсьену.
«Какая ужасная семья», — подумала я и сейчас же осудила себя за эту мысль. Они не виноваты, что бедны, что кухня является гостиной, где принимают гостей.
Жозеф спрашивал:
— Кто арестовал? Значит, вы говорите, что не полиция, а военные?
— Это были военные.
— Тогда он не в тюрьме.
— Какая разница? — сказала м-м Летиция, всхлипывая.
— Очень большая, — ответил Жозеф. — Военные власти не могут судить генерала. Они его отправят в военный трибунал.
— Вы не представляете, как это ужасно для нас, синьорина! — м-м Летиция, усаживаясь на табурет рядом со мной и положив мне на колено разбухшую от стирки руку. — Наполеон — единственный в нашей семье, кто получает жалованье регулярно, и он так много работает и так экономит, что отдает мне половину денег на остальных детей.
— Теперь-то уж он не сможет настаивать, чтобы я поступил в военную школу, — произнес толстый Луи почти торжествующе.
— Придержи язык, — крикнул толстяку Жозеф.
В свои шестнадцать лет Луи не работал, и Наполеон хотел направить его в армию, чтобы в семье стало одним ртом меньше. Я, правда, не представляю себе, как мог бы Луи маршировать. Ведь у него плоскостопие. Хотя, может быть, Наполеон отдал бы его в кавалерию.
— Но почему его арестовали? — спросила м-м Летиция.
— Наполеон был дружен с Робеспьером-младшим. Через него он передал военному министру свои бессмысленные планы. Какое безумие! — губы Жозефа судорожно подергивались.
— Политика, всюду политика! — простонала м-м Буонапарт. — Синьорина, политика принесла несчастье нашей семье. Покойный муж тоже увлекался политикой и, умирая, оставил нам одни долги.