Рабство существовало во всех английских колониях, но в различной степени. Самая высокая потребность в рабском труде была на Юге, самая низкая – в Новой Англии. В среднеатлантических колониях с их характерным составом почв, способствовавшим широкомасштабному возделыванию зерновых культур, число рабов (точно так же, как прежде число законтрактованных сервентов) вдвое превышало таковое в Новой Англии. Это и понятно, ведь Нью-Йорк, Пенсильвания, Нью-Джерси и Делавэр обладали более разнообразной экономикой, чем южные колонии: в качестве альтернативы широкомасштабному земледелию здесь имелась развитая торговля и небольшие частные мануфактуры, не требовавшие применения рабского труда. Поэтому количество рабов в этих колониях было значительно ниже, чем на Юге – от Мэриленда до Джорджии.
Среднеатлантический регион имел еще одну отличительную особенность: именно здесь возникли такие процветающие города, как Филадельфия и Нью-Йорк, – к концу XVIII века они затмили Бостон и превратились в крупнейшие центры деловой жизни Америки. Характерной чертой этих колоний стал чрезвычайно пестрый этнический состав населения: здесь оседали прибывшие из Европы англичане, ирландцы, шотландцы, валлийцы, немцы, голландцы, швейцарцы, французы, норвежцы, шведы и финны. Следует отметить одну из центральных колоний – Пенсильванию – за ее совершенно необычное для того времени отношение к коренному населению Америки: Уильям Пенн открыто признавал за индейцами право собственности на землю.
Пока он руководил колонией, пенсильванцы жили в мире с коренным населением. Некоторые индейцы, как, например, тускарора и шоуни, даже прибегали к помощи Пенсильвании, чтобы уладить конфликты с другими, более воинственно настроенными колониями. Пенн считал, что белые поселенцы должны выплачивать индейцам компенсацию за их исконные земли. Его правительство регулировало и прочие отношения с индейскими племенами, в том числе торговые. К сожалению, когда Пенн оставил свой пост, в колонию хлынул поток европейских иммигрантов, которые практиковали насильственные меры в отношении коренных обитателей.
Это неизбежно привело Пенсильванию к военным конфликтам, подобным тем, что ранее случались в других колониях. Самые жестокие столкновения между белыми и индейцами имели место в 1675 и 1676 годах. Так, в середине 1675 года индейцы племени вампаноаги под предводительством своего вождя Метакома (европейцы называли его "королем Филипом") напали на колонистов Новой Англии, которые самовольно захватили общинные индейские земли. В ходе "войны короля Филипа" более половины пуританских поселений подверглись нападению. Четыре тысячи человек погибли в ожесточенных схватках, которые закончились лишь со смертью Метакома (он умер на исходе лета 1676 года).
В то же самое время в Виргинии разразилось "восстание Натаниэля Бэкона": возглавляемые Бэконом жители приграничных территорий развязали военные действия против индейских племен с целью захвата их земель. Губернатор колонии Уильям Беркли всячески пытался погасить конфликт – особенно с теми племенами, с которыми правительство в свое время заключило договоры. Однако его старания не дали результата: сторонники Бэкона отказывались подчиниться колониальным властям, обвиняя их в полном безразличии к проблемам колонистов-пионеров. В результате столкновения с индейцами продолжались, восстание набирало силу. Дело дошло до того, что мятежные отряды атаковали Джеймстаун. Лишь смерть Бэкона осенью 1676 года положила конец этому кровавому эпизоду американской истории.
Сорок лет спустя в Каролине вновь возник вооруженный конфликт, на сей раз касавшийся торговли с индейцами. Племена ямаси, кри и чоктавов, доведенные до крайности бесчестными и жестокими методами белых торговцев, напали на расположенные в глубине континента поселения колонистов и вынудили тех бежать на Атлантическое побережье. "Война ямаси" принимала угрожающие размеры, и чтобы покончить с ней, англичане заключили союз с индейцами чероки, давними противниками кри. Только таким образом – играя на разногласиях между различными индейскими племенами – белым поселенцам удалось выйти победителями в этой борьбе с коренным населением.
К концу XVII века англичане наконец оценили по достоинству свои колониальные владения на Карибах: спрос на сахар неуклонно повышался (выяснилось вдруг, что вся Европа населена сладкоежками), островные плантации сахарного тростника обещали легкий и надежный путь к обогащению. На фоне сказочных перспектив, открывавшихся в Вест-Индии, Атлантическое побережье Североамериканского континента явно проигрывало. Охочие до быстрой прибыли инвесторы предпочитали вкладывать средства в безопасную "сахарную торговлю". Прошло немало времени, прежде чем у лондонских политиков вновь открылись глаза на истинную ценность материковых владений Британской империи.
Пока же колонии мало радовали английскую корону. Во всяком случае по сравнению с тем, что досталось ее более удачливым соперникам – Испании и Португалии. Надежды на богатую прибыль от добычи полезных ископаемых не оправдались, зато проблем хватало. Начать хотя бы с населения колоний! Если на испанских территориях белое население представляло собой компактную (и удобную для управления) группу купцов и конкистадоров, то в английские колонии валом валил самый разнообразный народ. Эти люди приезжали в Новый Свет, чтобы остаться там навсегда. Решив заняться сельским хозяйством, они постоянно испытывали потребность в земле, которую приходилось отвоевывать у индейцев. Это приводило к бесконечным вооруженным конфликтам с коренным населением. Те из колонистов, кто успел обзавестись семьей или просто белой подружкой, не желали даже смотреть в сторону индейских женщин. Сексуальные и дружеские контакты с местными жителями не поощрялись в среде английских поселенцев. Индейцы рассматривались как грубые дикари, с которыми дозволено не чиниться. Их считали досадной помехой на пути "цивилизованных" европейцев, и эту помеху надлежало устранить как можно скорее.
С географической точки зрения, освоение нового континента шло медленно и неохотно: большинство переселенцев не желали двигаться в глубь материка, а оседали на побережье. С религией все обстояло еще тревожнее: колонисты не только сохраняли разрыв с официальной англиканской церковью, но и проявляли к ней открытую враждебность. В вопросах политики лондонское правительство предпочитало не вмешиваться в дела колоний – по крайней мере, до тех пор, пока те представляли собой отдельные разрозненные поселения и не объединились в государство с жесткой координированной властью. Аналогичную позицию метрополия занимала и в отношении экономики – Лондон практически не ограничивал свободу колонистов, большая часть которых прибыла в Новый Свет по трудовым контрактам.
Некоторые колониальные проекты, например в Мэриленде и Каролине, изначально задумывались как попытка возродить на американской почве нравы и порядки Старого Света. Другие – как Род-Айленд, Пенсильвания и Джорджия – пытались установить новые, утопические по своей сути порядки. Следует отметить, что и в том и в другом случае первоначальные замыслы потерпели крах, и заокеанские колонии в развитии приобрели уникальные и совершенно неожиданные формы. Многие американские переселенцы гордились своей мифической, возможно, даже эпической историей. Они верили, что их жизни с переездом в Америку получили новое, совершенно необычное продолжение и их героический опыт станет важным и значимым для всего человечества.
Глава 2
Колониальная Америка, 1700–1775 годы
На протяжении семидесяти пяти лет – большей части XVIII столетия – колонисты проявляли себя как лояльные верноподданные английской короны и парламента, хотя и не могли похвастаться внимательным отношением со стороны Лондона. Они вносили значительный вклад в процветание Британской империи и никогда не пренебрегали своими финансовыми обязательствами. Прибыв в Новый Свет, колонисты привезли с собой национальные традиции, то есть можно считать, что эти традиции в значительной степени были заложены на их номинальной родине. Но, оказавшись на чужбине, люди вынуждены были приспосабливаться к непривычным условиям, формировать новые привычки и устои, в конечном счете вырабатывая новый образ жизни, который определялся уже фактической родиной. В результате складывалась любопытная ситуация: с одной стороны, колониальные поселения, безусловно, являлись "британскими" – в полном соответствии с чаяниями и планами лондонского руководства; но с другой – они с каждым годом становились все более "американскими", неизбежно расходясь с намеченными путями и программами, формировавшимися в далекой метрополии, за 3 тыс. миль от Америки.
Колониальная жизнь в период 1700–1775 годов имела ярко выраженный двойственный характер. Буквально во всем – в политике, в общественной жизни, в рыночной экономике – происходило смешение британских принципов и американской практики. В результате на свет появилась комбинация – весьма тонкая, порой почти неуловимая, а часто и непредсказуемая, ибо она следовала случайным поворотам текущей жизни. Едва ли можно было ожидать столь экстремальных последствий, как драматический разрыв с Британской империей. Когда он все-таки наступил в 1775 году, то стал следствием резких изменений в имперской политике. Тех самых изменений, которые британцам казались логически оправданными и неизбежными, а американцами воспринимались как нечто нестерпимое – недопустимое покушение на их свободу. Любопытно, что до этого критического момента колонии выглядели вполне успешным и эффективным начинанием, поставлявшим Британии необходимые "опоры" существования – имперскую власть и богатство.