Лицо Уинклера преисполнилось чувством почтения к подвигу этой девчонки.
— Правда, тиснула? Дэвон кивнула.
— Есть хотелось.
— Ну, Дэвон, ты даешь! Нет, правда, с этих пор — дружба! — он протянул ей свою покрытую навозной жижей руку. — Больше никаких штучек. Слово!
Она не решилась подать ему руку — а вдруг он опять замыслил что — то — пихнет ее … обратно в навоз, например? Он улыбнулся и хлопнул ее по спине:
— Они тебя не повесят, Дэв. Мы об этом позаботимся.
Прошло полчаса — и вот Дэвон стоит перед Хиггинсом — волосы ее еще слегка влажные. Она соскребла с себя сажу и навоз — пристроилась в прачечной, была только холодная вода, но ничего… Переоделась, поменяла свою грязную хламиду на юбку — всю в заплатах, и кофточку — тоже довольно обтрепанную, это ее единственная смена; больше никакой одежды у нее не было.
Хиггинс осмотрел ее с ног до головы; кивнул одобрительно:
— Пойдем! Ну пора. Леди Макинси ждет нас в гостиной.
Во рту у нее пересохло, зрачки расширились от тревожного ожидания. Она несмело шла за дворецким: анфилада залов с коврами, большие двустворчатые двери вели ее в личные покои ее милости. Вот и еще одна дверь. Хиггинс слегка постучал; Дэвон с трудом проглотила комок в горле; незнакомый, мягкий голос произнес: «Войдите!» У нее перехватило дыхание.
Дверь открылась, и Дэвон увидела свою бабушку. Хиггинс подтолкнул ее вперед, а она старалась, наоборот, замедлить шаги. Ей совсем не хотелось входить в эту темную комнату, где при свете масляной лампы сидела в кресле с величественным видом какая — то старушенция. На окнах были бархатные занавески, не пропускавшие солнечного света. Седая голова была опущена, Дэвон не могла разглядеть ее лица.
— Миледи, я привел ребенка, — возвестил Хиггинс, поставив перед собой упирающуюся Дэвон.
Со времени смерти сына мысли ее вращались в каком — то мрачном, замкнутом кругу, вырваться из которого и сосредоточиться на чем — то еще ей было нелегко. Проходили день за днем, а она все так же сидела в своем затемненном убежище и все так же молила Бога побыстрее взять ее душу — так, чтобы побыстрее соединиться с душами ее любимого сына и его семьи. Увы, господь пока что не внимал ее мольбам.
Покосившись на дворецкого, она прокашлялась:
— Мой лорнет, Хиггинс. Я хочу посмотреть на него, прежде чем решать его судьбу.
Хиггине взял со стола очки и вложил их в покрытую голубыми венами руку леди Макинси. Он улыбнулся про себя, наблюдая, как жеманно она подняла лорнет и взглянула сверху вниз на стоявшее перед ней дитя. Такое жеманство было ей свойственно — но до того трагического инцидента, который стал причиной гибели сына и его семьи. После этого случая уже мало что в ней напоминало ту леди, которую он знал на протяжении предыдущих двадцати пяти лет. Скорбь буквально сломала семидесятилетнюю женщину: раньше у нее была крепкая, даже слегка полноватая фигура — сейчас она исхудала до неузнаваемости: кожа да кости. Очень редко бывало так, что чувство скорби отступало, и перед ним вновь представала гранд — дама, которую он знал. Вот что — то подобное, кажется, происходит и сейчас…
Леди Макинси задумчиво оглядела фигурку стоявшей перед ней Дэвон и затем обратила на Хиггинса взгляд, изображавший удивление.
— Этот ребенок — девочка, Хиггинс.
— Да, миледи, — ответил тот, внимательно рассматривая противоположную стену и стараясь не обнаружить своей улыбки.
Леди Макинси нахмурилась, морщины вокруг рта стали глубже. Теперь она опять перевела мрачный взгляд на Дэвон и с видимым отвращением причмокнула языком.
— Куда идет этот мир? Теперь уже и девчонки воруют.
— Да, миледи. Вот и старшая повариха так считает. Она хочет, чтобы виновницу забрал шериф и чтобы ее повесили — другим в назидание.