Ответствовал на все порядочно, когда же спрошен был, Что знает? Сказал: "Читает, но склады не твердо знает, пишет правильно, только пажеди кладет не всегда правильно ; ибо родился на Орской линии , где было бдение о пограничной страже нужнее орфографии, которую так как и грамматику лишь по имени знает, и то узнал здесь живучи ; горазд же съезжать следы людей и зверей по степям . Быв тамо, узнал от Бухар и Калмык о Китайском средиточии, о колодезе и ключе слыхал от своей кормилицы, которая рода была Трухменскаго ". Потом спрошен был: по чему он здесь? ответствовал: ищет места ; на вопрос, откудова и как имеет пропитание? ответствовал: живет в долг . Спросили: как и когда платить намерен? Сказал: что о том никак не заботится . Хотели знать, когда поедет обратно? получили отповедь, что уведомясь о новоизысканной воздушной езде , намерение имеет на первом шаре или пузыре отправиться во своясы, понеже скорее, да и дешевле, нежели лошадей нанимать [Екатерина, 205-206].
Здесь уже определенно выведен Державин: упоминание Орской линии здесь указывает на Оренбург, о котором речь шла выше; орфография, которую "толкователь" узнал уже "здесь живучи", – на заголовок "Фелицы", где говорилось, что мурза живет в Москве; степь была описана в "Благодарности Фелице" ("Там степи, как моря, струятся, / Седым волнуясь ковылем"); "китайское средиточие" – на оду "Решемыслу" с ее китайским царем; наконец, "ключ" – на стихотворение "На смерть князя Мещерского", опубликованное вместе с "Фелицей"; кроме того, на мурзу намекали бухары, калмыки и трухмены. Насмешки над безграмотностью Державина, конечно же, имели основания и станут впоследствии постоянной составляющей "державинского мифа". Кроме того, Державин в самом деле отвечал на публикации Любослова в "Собеседнике", то есть был его "толкователем".
Но много чувствительнее, как можно полагать, были для Державина намеки императрицы на его служебные и финансовые обстоятельства: Екатерина давала знать Державину, что она знает о его проблемах с Вяземским и о том, что он "живет в долг" и при этом надеется на решение всех своих проблем через императрицу (в терминологии Екатерины это означало "о том никак не заботится"). И главное – Державину было рекомендовано "отправиться во своясы" в Оренбург, то есть подать в отставку и оставить столицу, причем – как то подобает шуту – "на шаре или пузыре" ("пузыри", напомним, были постоянным атрибутом петровских шутовских игр [Семевский, 3 и след.], и Екатерина, которая продемонстрировала детальные знания петровских забав, об этом, конечно же, помнила, если помнила, "как весна свистала").
Насмешки над Державиным можно найти и в продолжении "Ежедневной записки". Так, например, после появления в "Собеседнике" уже упомянутой басни Державина "Лев и волк" здесь было предложено толкование слова "Пифик" с намеком на склонность Державина к карточным играм. Екатерина писала: "Упражнялись важным разсуждением о слове Пифик и его истолкованием. <…> Первое толкование, аки Пифик принадлежательно до естественной истории и причисляется к некоторому роду обезьян. <…> Второе толкование, аки Пифик происходит от иностранного слова пики, которые, имея частые вражды со единородцами своими бубни, черви и жлуди. <…> Третье толкование, аки Пифик рожден выдумкою" [Екатерина, 213-214].
Ответом Державина на насмешки стало письмо об отставке, поданное на имя Екатерины. Грот опубликовал черновик письма, оригинал не сохранился. Сохранившийся документ очень хорошо отражает настроение Державина. Он пишет:
Всепресветлейшая государыня. Облагодетельствованный особливыми ВИВ матерними щедротами, был бы я раб недостойный и человек весьма неблагодарный, если б, умея чувствовать живо все божественные дела великой Екатерины (прочерк в письме Державина) <…> не хотел положить жизни моей на высочайшей ея службе. Но по обстоятельствам ныне я оставляю оную. Испрашиваю токмо монаршего благоволения, и если надобен когда будет в самыя опасныя (пропуск Державина) <…> верный раб, то особливым счастием поставлю живот мой вышней воле [Державин, V, 376, № 336].
Как мы видим, в прошении нет ни слова о каких-либо пожалованиях, на которые поэт надеется. За прошением об отставке последовал ряд публикаций, где Державин предстает уже другим, он больше не ищет расположения императрицы и позволяет себе заявить свою независимость: он больше не обещает императрице посвятить себя "бремени дел", как в "Благодарности Фелице", а снова становится лентяем и бездельником, как в "Фелице", но теперь он уже не мурза, а "мудрец". В "Эпитафии мудрецу нынешнего века, доказавшему новейшими своими опытами суету сего мира" (напечатана в 15-й книжке, отметим горькую ссылку в заглавии на свой опыт ) он описывает себя, не забыв отметить и свое пристрастие к картам, на которое намекала в статье о пифике и Екатерина:
Лежит здесь мудрый муж, что в карты век играл ,
Стихи писал
И спал;
А сею жизнию потомственному взору
Живую начертал собой катрину он,
Что счастья твердаго, что разума без вздору
И наслажденья без сует
В сем мире нет;
Но вся людская жизнь – игра, мечта и сон [Державин, I, 180].
Но еще ранее, в 11-й книжке "Собеседника", Державин публикует "Оду на присоединение без военных действий к Российской державе таврических и кавказских областей" ("На приобретение Крыма"), где "разыгрывает" тему полета, над которой иронизировала Екатерина. Он начинает оду словом "летит":
Летит – и воздух озаряет,
Как вешне утро тихий понт!
Летит – и от его улыбки
Живая радость по лугам,
По рощам и полям лиется!
Златыя Петрополя башни
Блистают, как свещи, и ток
Шумливый, бурный, ток Днепровский
В себе изображает живо
Прекрасное лице его.
В конце первой строфы читатель, как мы видим, узнает, что полет начинается в Петрополе, то есть Петербурге, и совершается по направлению к Днепру. Читатель определенно должен встать перед вопросом: кто летит? Во второй строфе пастух и земледелец "средь хижин воспевают мир ". То есть можно предположить, что в первой строфе летел "мир". Однако мир упомянут Державиным между прочим, и нет никаких указаний на то, что пастух и земледелец воспевают того, кто летит, к тому же мир здесь не заявлен как аллегорическая фигура. Зато в третьей строфе появляется персонаж, который явно может летать. Уже названные пастух и земледелец вопрошают:
…"Кто?
Который бог , который ангел ,
Который человеков друг,
Безкровным увенчал нас лавром,
Без брани нам трофеи дал
И торжество?" – Екатерина .
То есть в первой строфе, скорее всего, будучи богом и ангелом, летит Екатерина. Как мы видим, Державин не смог удержаться, чтобы не заставить императрицу летать, как она заставила летать Державина в "Ежедневной записке". В то же время он подготовил себе и убедительное оправдание на случай, если монархиня разгневается (ведь мир упомянут до ангела).
В 13-й книжке "Собеседника", которая вышла 28 апреля 1784 г., поэт опубликовал оду "Бог". Здесь Державин снова не удержался, чтобы не поперечить императрице хоть немного: слово "средоточие", которое было осмеяно в "Ежедневных записках" и которому там было уделено столько места, было использовано в тексте самого высокого статуса – в духовной оде – и отнесено к лирическому герою:
Я связь миров, повсюду сущих,
Я крайня степень вещества;
Я средоточие живущих,
Черта начальна божества.
Державин возвращался к этим, видимо, очень тяжело пережитым им насмешкам Екатерины и позднее, когда уже ситуация 1783 г. потеряла всякую актуальность. Так, шутка императрицы о том, что в "Обществе незнающих" запрещается летать ("ни под каким видом по воздуху не летать с крыльями или без крыльев . NB. Разве крылья сами вырастут, или кто предприял или предпримет летать, сам собою оперится "), отозвалась, как можно полагать, в державинском "Лебеде", где метафорический полет вдохновенного поэта ведет к тому, что поэт на самом деле "оперяется":
И се уж кожа , зрю , перната
Вкруг стан обтягивает мой;
Пух на груди , спина крылата ,
Лебяжьей лоснюсь белизной.
К сожалению, мы не знаем, заметила ли Екатерина "колкости" Державина, возможно, главным фактором в развитии их отношений оказалось прошение об отставке: императрица решила, что достаточно проучила корыстного панегириста-льстеца. Отставка была официально принята. Но Екатерина не преминула ответить Державину и через Безбородко. Намекая, по-видимому, на "Эпитафию мудрецу" (который все "спал") и перефразируя державинское прошение об отставке ("если надобен когда"), она сказала: "Пусть теперь отдохнет; а как надобно будет, то я его позову" [Державин, VI, 558]. В этих словах Екатерины определенно слышится ирония, но вместе с тем и желание поддержать в Державине иллюзию того, что он состоит в интимном диалоге с императрицей, что его связывают с ней какие-то особые отношения и что, проучив поэта, императрица не утратила к нему интереса и расположения.
Державин урок усвоил, императрица осталась им довольна. Вскоре последовало для Державина повышение по службе.
Литература
Берков П.Н. История русской журналистики XVIII века. М.; Л., 1952.
Благой Д.Д. Гаврила Романович Державин. Вступительная статья // Державин Г.Р. Стихотворения. Л., 1957: 5–76.
Грот Я. Жизнь Державина. М., 1997.