Есть ещё два известия Н1Лс/Н1Лм с упоминанием гриди/гридьбы вместе с огнищанами и купцами. Они более кратки и менее информативны, чем известие, рассмотренное выше, но ни их содержание, ни контекст не мешают интерпретировать их в соответствии с той точкой зрения, которая представляет как гридь, так и огнищан с купцами элементами княжеской системы управления Новгородской землёй. В статье под 6674 (1166) г. говорится о встрече представителей Новгорода в Луках с киевским князем Ростиславом, сын которого Святослав в это время правил в Новгороде (в действительности встреча произошла в 1167 г.). В чём был смысл совещания, не говорится, зато раскрывается состав новгородского посольства: "приде Ростиславъ ис Кыева на Лукы и позва новгородьце на порядъ: огнищане, гридь, купьце вячыпее". Об этом же событии упоминает киевская летопись в составе ИпатЛ в статье под 6676 г. Здесь сообщается, что Ростислав встречался в Луках с сыном Святославом "и с новгородци", а встреча закончилась тем, что "целоваша новгородци хр(е)стъ к Ростиславу на том, якоже имъ имтуги с(ы)на его собѣ кн(я)земъ, а иного кн(я)зя не искати, оли ся с ним см(е)ртью розлучити", то есть новгородцы дали обязательство признавать Святослава своим князем до его смерти.
Б. Н. Флоря, сопоставив два летописных известия об одном и том же событии, заключил, что поскольку "речь шла об очень важном политическом соглашении, предусматривавшем пожизненное правление в Новгороде Святослава Ростиславича", то в нём участвовали представители двух важнейших социальных слоев города – "дружины" (огнищане и гридьба) и "торгово-ремесленных кругов" (купцы).
Историк совершенно прав в оценке сути соглашения, только он забывает указать, что соглашение осталось без всяких последствий – о нём нет ни слова ни в новгородских, ни в иных источниках, а уже в следующем 1168-м году между новгородцами и Святославом разгорелся конфликт, и Святослав был вынужден покинуть Новгород (и отправился, кстати, в те же Луки). Не надо ли думать, что "очень важное политическое соглашение" князь заключил далеко не со всеми новгородцами, а только с их частью – и именно той частью, которая была больше других заинтересована в стабильности княжеской власти в Новгороде? Тогда станет понятно, почему в известии новгородской летописи специально указывается состав посольства (хотя при этом не упоминается, что на встрече присутствовал и сам новгородский князь) – летописец совсем не имел в виду, что вот-де весь город был представлен на совещании с киевским князем, а как раз, напротив, указывал, что с князем договорились только определённые группы населения. Нельзя полагаться на изложение событий в ИпатЛ, где говорится вообще о "новгородцах", поскольку киевский летописец, естественно, трактовал их в пользу своего князя и старался выставить решение отдельных групп новгородцев признать династические права Святослава как поддержку всех горожан. Весьма показательно и различие в оценке дальнейшего конфликта Святослава Ростиславича и новгородцев между новгородской летописью и киевской: первая, естественно, возлагает вину на князя, а вторая обвиняет "новгородцев" (опять всех скопом, хотя в городе явно были разные партии), что они "невѣрни суть всегда ко всимъ кн(я)земъ".
Наконец, в статье 6703 (1195) г. Н1Лс/Н1Лм упоминает те же три группы населения Новгорода в рассказе о конфликте Всеволода Юрьевича, князя владимирского, и черниговских Ольговичей. Всеволод, чей свояк и ставленник князь Ярослав Владимирович в тот момент сидел в Новгороде, позвал в поход на Ольговичей новгородцев – "и новгородьци не отпьрешася ему, идоша съ княземъ Ярославъмь огнищане и гридьба и купци". По этому известию, которое не с чем сопоставить, нельзя ничего сказать о социальном облике как гридьбы, так и огнищан с купцами. Во всяком случае, вполне естественно думать, что в Черниговскую землю собрался совсем не весь город, а только те группы, которые были теснее связаны с князем, либо просто обязаны были подчиниться его приказу (хотя и согласованному, видимо, с вечем, судя по словам: "и новгородьци не отпьрешася ему").
Не очень информативно и последнее летописное известие, упоминающее гридьбу. Оно содержится в ЛаврЛ под 6685 (1177) г. в описании борьбы того же Всеволода Юрьевича за Ростово-Суздальскую землю. Здесь сказано, что соперник Всеволода князь Мстислав Ростиславич, собираясь в поход, "приѣха Ростову, совокупивъ ростовци и боляре, гридьбу и пасынкы, и всю дружину". Понимание гридьбы как не очень многочисленных и не самым лучшим образом вооружённых воинов, рассредоточенных по городам и находившихся под покровительством и на содержании князей, никак не противоречит контексту. Об их второстепенном военном значении говорит их место в перечислении – после горожан и бояр и перед "пасынками", под которыми надо понимать либо неопытную и небогатую молодёжь, либо, скорее, слуг тех же бояр или богатых горожан. "Гридьба", таким образом, была известна и в северовосточных землях домонгольской Руси.
Последние по времени упоминания слов гридь/гридьба можно, видимо, связывать с концом и самого института. Эти упоминания – летописное известие о гридьбе в Русе (1234 г.) и граффити в Софийском соборе Новгорода, датируемое по внешним признакам концом XII – первой половиной XIII в. В надписи на стене храма "гридьба" фигурирует в поговорке или считалке в характерном контексте: "пиро(ге въ) печи, гридьба въ корабли…" Из образного ряда ясно вырисовывается военный или даже точнее – солдатский характер этой группы.
Показательно, что в известиях начального летописания о пирах Владимира и сборе дани Ярославом в Новгороде ряд летописей, имеющих в составе ПВЛ, заменяют слово гридь на другие. РадзЛ и МосАкЛ последовательно дают и в том, и в другом известии вместо "гридем" – "людемъ". Хлебниковский и Погодинский списки ИпатЛ в первом известии просто опускают гридей в перечислении тех, кого звал на пиры Владимир, а во втором известии все списки ИпатЛ дают вместо фразы "а тысячю Новѣгородѣ гридемъ раздаваху" – "а тысящю Новѣгородѣ гривенъ раздаваху", заменяя "гридей" на "гривны". Совершенно очевидно, что переписчики XV–XVI вв. просто уже не понимали, кто такие были гриди.
Выводы
Таким образом, одна группа в слоях древнерусского общества XI в., имевших особое военно-политическое значение, определяется во вполне ясных и выпуклых чертах. Это был корпус профессиональных воинов, которых содержали правители прямыми денежными выплатами и которые насчитывали сотни и даже, возможно, тысячи людей. Эти воины могли обозначаться словом, которым в Древней Руси обозначали вообще любых слуг – отрок, но употреблялся и более специальный термин, обозначавший именно княжеских военных слуг, – гридь.
Этот термин был заимствован из древнескандинавского языка, видимо, на том этапе, когда дружины князей ещё только начали выделяться в ряду прочих дружин богатых и авторитетных людей (разного рода great теп). Как показывает значение самого слова ("домашние слуги"), тогда это всё были скорее архаические "домашние" дружины. Лишь со временем– возможно, если иметь в виду сообщение ибн Фадлана, к началу X в. – группы княжеских военных слуг на Руси (вероятно, речь шла только о киевских князьях) разрастаются в многочисленные контингенты, и слово гридь становится terminus technicus для их обозначения. Этих воинов князья содержали на жалованье и заботились об их правовой защите.
Выявить эту группу и понять её социально-политическое значение помогает идея Ф. Грауса о "большой дружине" как об определённой стадии в развитии института дружины. Как выяснилось из пересмотра данных, на которые обращал внимание сам Граус, а также из сравнения этих данных с другими свидетельствами из раннесредневековой Европы, его идея вполне оправдана, хотя и нуждается в одной существенной поправке.