Интересно и ещё одно обстоятельство. Порядок перечисления групп лиц в составе "людей своих"/"дружины" явно иерархизирован и не заканчивается каким-то неопределённым указанием (типа "и прочим", "и инем многим" и т. п.). Это свидетельствует как будто о том, что это перечисление точно и исчерпывающе– именно и только указанные группы и составляли "дружину" князя в смысле людей, служащих ему и так или иначе связанных с ним. Между тем, выше в описании мести Ольги древлянам мы столкнулись с тем, что словом дружина обозначались и её отроки. Упоминаются отроки и при Владимире, хотя и в явно вставном рассказе (о сватовстве Владимира к полоцкой княжне Рогнеде), происхождение которого надо связывать с другим автором, не тем, который писал о пирах.
Это обстоятельство можно объяснить тем, что в определённом контексте слова отроки и гридь были взаимозаменимы. Как уже говорилось выше, слово отрок имело более широкий смысл, обозначая вообще разного рода лиц со служебными функциями (слуг). Слово гридь, как показывается в III-й главе настоящего исследования, относилось только к княжеским военным слугам. Однако в период конца X – конца XI в. гридь составляли важнейшую, наиболее многочисленную и заметную часть всех княжеских слуг, поэтому применительно к княжескому окружению значения слов отроки и гридь пересекались, и фактически они указывали примерно на одну и ту же группу людей. В следующей главе разбирается одно летописное свидетельство, в котором отроками обозначены, вне сомнения, те же самые военные слуги князя, о которых в других случаях говорили как о гриди. В рассказе о пирах Владимира как раз и идёт речь о княжеских людях, и указание гридей здесь делало уже излишним упоминание отроков.
Конечно, можно предположить, что в среде княжеских слуг была некоторая дифференциация и у князя были и другие слуги с невоенными функциями, которые назывались отроками, но которые в данном летописном сообщении в составе его "дружины" не упомянуты. Так, Нестор, рассказывая в Житии Феодосия Печерского о службе юного Феодосия отроком у "властелина" Курска (очевидно, посадника), не упоминает о каких-либо его военных обязанностях, зато сообщает, что однажды будущему святому пришлось "предъстояти и служити" на пиру, когда у "властелина" собрались "града того вельможи". Ясно, что и на пирах Владимира должны были быть такие "предстоящие и служащие" отроки, то есть, собственно, прислуга и охрана. Однако так же ясно, что летописец в этом сообщении, хотя и указывал довольно точно на состав княжеских людей, всё-таки в первую очередь хотел подчеркнуть особый этос доверительных отношений ("любовь") между ними и князем, сглаживая какие-то детали в идеализированной и, значит, до некоторой степени условной картине. Эти люди для князя были (или должны были быть, согласно представлениям летописца) не слугами, а скорее "товарищами" или "братьями по оружию", и отношения с ними не могли быть для князя унизительными, а значит, прежде всего, это должны были быть люди "нарочитые" по сравнению с большинством населения. Лиц, приглашённых на княжеские пиры в гридницу, князь уважал, прислушиваясь к их мнению и удовлетворяя их пожелания, – специально для них он изготовил серебряные ложки. Не удивительно, что в таком контексте летописец пренебрёг упоминанием каких-то второстепенных слуг-отроков, которых, впрочем, в ином случае мог тоже зачислить в состав "дружины" – как это было сделано в рассказе о мести Ольги древлянам, где "дружиной" названы все те отроки, которые в тот момент были рядом с ней, которым она "повела" "служити пред" древлянами на тризне и которые, конечно, не все поголовно обязательно должны были быть собственно военные слуги.
Таким образом, не подходя к делу формалистически и учитывая особенности летописи как литературного текста, надо заключить, что слово дружина выступает в рассказе о пирах Владимира в значении люди князя и что его контекстуальное употребление вполне соответствует тем тенденциям его использования, которые были уже отмечены выше (семантическая "текучесть").
* * *
В завершение параграфа приведу "статистические" оценки по употреблению слова дружина в разных значениях в летописном тексте, который был выбран для анализа. Одно упоминание не имеет ценности, так как содержится во вставке в повторно написанной фразе (в рассказе о гибели Игоря). Из оставшихся 34 упоминаний трижды "дружина" обозначает просто войско (в описаниях болгарского похода Святослава и взятия Корсуня Владимиром). Такое значение можно предполагать за словом и ещё в двух случаях (в рассказе о захвате Игорем Киева, где составитель ПВЛ заменил "дружину" "боями", и в рассказе об осаде печенегами Киева). В "классическом" смысле свои (люди), товарищи, спутники слово выступает один раз ("наша дружина" древлян), если не считать возможность альтернативного понимания в рассказе об осаде Киева печенегами. Такой смысл проглядывает ещё в тех двух случаях, когда вожди обращаются к войску, но имеются в виду не просто товарищи, а именно соратники– "братья по оружию". В некоторых из остальных примеров можно было бы как будто увидеть в слове дружина то значение, которое ранее признавалось главным для него, – "постоянное княжеское войско". Так можно трактовать выражения "Предисловия к НС" и противопоставление "дружины" Святослава "воям", собранным им для войны с печенегами, в рассказе об осаде Киева. Однако сопоставление этих примеров с остальными, близкими по смыслу, где речь тоже идёт о людях князя, заставляет сомневаться в том, что такое значение можно выделить как сколько-нибудь устойчивое. В одних случаях княжеские люди выступают военными, но совершенно не видно, чтобы они составляли некое "постоянное" учреждение. В других же случаях эти люди, названные "дружиной", составляют уже вовсе и не войско. Наиболее характерны в этом смысле известия об "испытании вер" и о пирах Владимира, где речь идёт о людях, так или иначе связанных с князям, но совсем не обязательно как-то строго организационно-институционально. В "дружине" оказываются и бояре, и "старцы градские", и вообще "нарочитые мужи". С другой стороны, "дружиной" могут быть названы и княжеские отроки, среди которых, видимо, могли оказаться разные люди, далеко не только военные слуги, обладавшие повышенным статусом.
На мой взгляд, правильнее было бы говорить не о "постоянном княжеском войске", а об окружении князя, доверенных лицах князя или людях на службе князя, то есть определить смысл слова дружина как "войско князя / окружение, люди князя". В сущности, имелись в виду вообще люди князя, но просто в силу естественных обстоятельств той эпохи эти люди выступали военными par excellence.
Проблема в выделении точного значения слова состоит в особенностях его употребления. Отталкиваясь от более специфического, хотя и всё равно довольно широкого и расплывчатого смысла "войско князя/люди князя", древние летописцы применяли слово дружина довольно свободно по отношению то к одной группе в окружении князя, то – к другой, то есть переносили общее "родовое" обозначение на частные случаи с сужением широкого значения в "видовое" в зависимости от контекста и ситуации. При этом этот более специфический смысл слова всё равно не отрывался окончательно от более общего древнего значения "товарищи, спутники" и, конечно, пересекался и со значением "войско/военный отряд". Достаточно указать на обращение князя или военачальника к войску– "[братья и] дружина", – где можно разглядеть все три значения, и значит, они могли в тот или иной момент по-разному актуализироваться. Семантическая текучесть или неустойчивость и метонимия – вот основные черты употребления слова дружина в тех 34 примерах, которые были разобраны по тексту Н1Лм за X в. И в этой ситуации о какой-либо терминологичности этого слова говорить не приходится.
Нет оснований подозревать (и это покажет ещё дальнейший анализ), что эти черты словоупотребления не были свойственны самому живому языку. И тем не менее, по всей вероятности, как уже отмечалось выше, они провоцировались или усиливались особенностями летописного повествования как литературной формы. Летописцы излагали события более или менее отдалённого прошлого, окутанные легендой, и в то же время создавали свои нарративы, преследуя определенные политические, идеологические и морально-назидательные цели. С другой стороны, изложение того или иного сюжета должно было выглядеть реалистично и достоверно, да и просто занимательно. В ситуации, когда автор не знал наверняка всех деталей того, о чём он рассказывал, но должен был изложить дело так, чтобы в его компетенции не возникло сомнений, и при этом провести "свою линию", терминологическая неопределённость и сознательная или несознательная метонимия были бы вполне естественны и даже неизбежны. Такие общие значения, как "товарищи, спутники" или "войско князя/люди князя" были просто удобны – неопределённость смысла слова позволяла летописцу более гибко и свободно излагать ход событий, известный ему, главным образом, по преданию (даже если считать, что этот летописец писал в начале XI в.).