Какие именно люди или группы лиц имеются в виду под тем или иным словом из этого ряда в том или ином случае, надо, разумеется, выяснять каждый раз в зависимости от контекста. Было бы неправильно, на мой взгляд, отрицать вообще какое-либо реальное значение за этими словами. В каких-то случаях, возможно, имелась "племенная" или "местная" знать догосударственного происхождения, в других– тогда, когда эти слова прямо связывались с городами (как "старцы градские", "старейшины по градом" и т. п.) – можно предполагать торгово-ремесленную верхушку городов уже эпохи государственной (X–XI вв.). Но в принципе ясно, что речь шла о людях повышенного социального статуса, авторитет которых не столько происходил из военного превосходства и полномочий, делегированных внешней (публичной) властью, сколько был укоренен в общепринятой морали и обычном праве и связан с повышенным материальным достатком. О старцах никогда не говорится, что они "свои" для кого-либо, в том числе для киевского князя; они не упоминаются на военной службе князю и вообще в связи с военными событиями и занятиями.
Возвращаясь к "дружине" в статье 6495 г., надо признать, что наличие в её составе "старцев (градских)" исключает указание на людей приближенных к князю и состоящих в его военной охране или войске. Можно было бы предположить, что под "дружиной" здесь имеется в виду "княжеский совет" (см. такое значение выше в "Словаре древнерусского языка"), куда входили и "старцы". Но в летописном известии крайне неопределённо говорится о тех собраниях, на которых решался вопрос о выборе веры: когда послы возвращаются в Киев, они отчитываются перед боярами и старцами, но вначале, когда только решался вопрос о посольстве, упомянуты "все люди", как будто речь идёт о вече, и бояре со старцами выступают просто ведущими фигурами на этом народном собрании. Очевидно, здесь мы снова имеем дело с приспособлением к одной конкретной ситуации первоначального широкого значения слова. Исходно было значение "свои (люди), товарищи", в котором слово дружина фигурировало и в словах древлян, интересовавшихся судьбой своих послов. Согласно рассказу об "испытании вер", послы были избраны князем, боярами и старцами из своей среды или, во всяком случае, из круга людей, им известных и надёжных в их глазах. Когда послы вернулись в эту среду, они были восприняты ею как "свои". Но, с другой стороны, в данном контексте (в отличие от упоминания "нашей дружины" древлян) актуализируются те "властные" коннотации, которые уже свойственны слову, – ведь речь идёт о некоей верхушке, которой принадлежит право принятия политических решений. Фактически словом дружина здесь обозначается политически значимая верхушка, причём из того, что фраза с использованием этого слова вложена в уста Владимира, обращающегося к послам, старцам и боярам, следует, что эта верхушка осознавала себя как группу "своих/наших людей", отделённую от остального населения (или, во всяком случае, летописец допускал за ней наличие такого самосознания). Это-то сознание собственной причастности к процессу принятия политических решений и позволяла таким разным людям, как князь, старцы и бояре, обозначать себя вместе "дружиной".
В следующей годовой статье 6496 г., повествующей о походе Владимира на Корсунь, о "дружине" говорится дважды. В первом случае значение слово ясно, потому что оно выступает синонимом слова "вой". В начале статьи сказано, что Владимир вышел в поход "въ силѣ велицѣ", а потом, когда он осадил город, дважды упоминаются его "вой", из которых, очевидно, состояло его войско. Когда горожане, лишённые воды, сдались, Владимир вошёл в город. Об этом сказано так: "и вниде Володимеръ въ град и дружина его".
Если даже в город вошли не все "вой", то, во всяком случае, многие из них – очевидно, войско и обозначено здесь как "дружина".
Второй раз о "дружине" говорится уже в описании крещения Владимира. Согласно летописи, последним толчком к принятию окончательного решения креститься для Владимира послужило исцеление его херсонесским епископом от "болезни очима", которая вдруг постигла князя. "Се же видѣвше, дружина его мнози крестишася", – отмечает летописец и переходит к описанию крещения самого князя. Какие именно люди здесь имеются в виду, из контекста прямо неясно, – это может быть и какая-то более узкая группа лиц, и те же "вой". Второй вариант выглядит, может быть, вероятнее, поскольку о "дружине" в таком смысле было только что сказано в сообщении о взятии Херсонеса.
Дальнейшее описание крещения киевлян в этой же годовой статье позволяет как будто уточнить, кто были эти "мнози" из "дружины". Владимир, вернувшись в Киев, приказал всем креститься. Передавая реакцию "людей" на этот приказ, летописец вложил в их уста следующие слова: "аще се бы было не добро, не бы сего князь и бояре прияли". Ни о ком другом, кроме князя и бояр, не говорится. Может быть, это значит, что для киевлян ничьё мнение, кроме князя и знати, не было важно, а может быть – что к моменту возвращения Владимира в Киев никто кроме бояр не был ещё крещён. Во втором случае надо отождествить этих бояр с теми "многими" из Владимировой "дружины", которые крестились в Херсонесе, увидев его исцеление. Тогда мы получаем указание, что бояре входили в понятие дружины, что было бы, впрочем, естественно ввиду разобранных выше известий.
Впрочем, отождествление "многих из дружины" и "бояр" может быть поставлено под вопрос, поскольку есть большие сомнения в принадлежности соответствующих фрагментов текста одному автору, – тогда надо думать, что один автор имел в виду одно, а другой, не согласовав в этой мелочи свой рассказ с предшествующим, подразумевал уже другое. Дело в том, что со времён Шахматова учёные разделяют по происхождению рассказ о походе на Корсунь и крещении Владимира и рассказ о крещении Киева. Шахматов считал первый рассказ частью отдельной "Корсунской легенды", "возникшей при Десятинной церкви" и вставленной только в НС, а второй возводил к "Древнейшему Киевскому своду". К этому выводу его приводили сравнение летописи с историческими записями "Памяти и похвалы Иакова мниха" и общая оценка событий и текстов, связанных с крещением Руси, хотя он оговаривался, что с текстологической точки зрения разделение статьи 6496 г. "затруднительно" и может быть только предположительным. В дальнейшем текстологических доводов в пользу этого вывода так и не было выдвинуто, но в целом аргументация Шахматова принимается и развивается некоторыми дополнительными соображениями.