Из сказанного понятно, что опыт этой части модели мира складывается из последовательных истолкований событий. Как заметил А. Адлер (цит. по: 252, с. 210), человек переживает реальность не непосредственно, как восприятие, а через те значения, которые он ей придает, как нечто интерпретируемое в словах и символах. Таким способом новый опыт модели мира пополняет запас знаний, который направляет понимание текущих событий и помогает толковать и предвидеть последующие. Можно сказать, что модель мира постоянно подтверждает свою эффективность и защищает человека от страха и сомнений. Стремясь не входить в конфликтные отношения с обществом, то есть включиться в представления окружающих, человек привыкает все больше игнорировать те собственные ощущения, которые в эти представления не вписываются. Он их "не замечает", не узнает. А между тем не узнанное в прежнем опыте и в следующий раз не сможет быть воспринято и опознано. Та к и получается, что всякий вводимый в модель мира элемент представляет результат усечения неких восприятий и переживаний. Только в этом случае реальный мир для воспринимающего его человека искажается до узнаваемости.
Принятые в данном обществе нормы ограничивают развитие опыта, допуская движение лишь по привычным траекториям, а всякое существенное "рыскание" приводит к плачевным последствиям: либо к психической смерти вследствие разрушения нормального восприятия и понимания, либо к гражданской смерти из-за отторжения обществом, например диссидентов. Низкое соотношение приобретенного знания к унаследованному, обнаруживаемое в традиционных культурах, ассоциируется с культом старших как хранителей накопленной мудрости. В отличие от этого высокая пропорция приобретенного знания к унаследованному, обнаруживаемая в современных обществах, ассоциируется с культом юности как двигателя открытий и прогресса. С одной стороны, общество не может процветать благодаря только одному консерватизму, иначе обществу грозит застой. Для возможности прогресса должен работать механизм, уравновешивающий консерватизм и новаторство. С другой стороны, общество, готовое слишком легко отказаться от устоявшихся принципов и понятий и устремиться к новым и непроверенным, будет хрупким и нестабильным. Поэтому в каждом обществе с помощью явных и неявных правил достигается некий баланс, определяющий, сколь высокий барьер должна преодолеть новая идея, чтобы получить признание. Разные общества устанавливают эти барьеры на различных уровнях. Например, в науке чем более радикальна новая идея, тем выше порог для ее признания. Все более ускоряющийся темп накопления знания в ходе истории сопровождается возрастающей готовностью общества к пересмотру доминирующих устоявшихся положений. Вместе с тем, даже современные общества более вознаграждают консерватизм, чем новации (78, с. 141–142).
Полезный – не отвергаемый и не игнорируемый сигнал – осмысливается, то есть наделяется значением согласно заготовленному "списку". Все остальные сигналы маркируются как сенсорный шум. Поскольку они лежат в стороне от луча внимания, то их осмысление не производится. Только из избранных сигналов и творится для человека мир. Современный человек совершенно иначе, чем в пору Средневековья, трактует универсальные для всех культур понятия время, пространство, причина и т. п. Очень красочно это отличие показано в одном фантастическом рассказе Г. С. Альтова (7, с. 332). В нем описано, как космические пришельцы, вступив в контакт с жителями Древнего Вавилона, пытаются научить их новым операциям во время строительства Вавилонской башни. По замыслу пришельцев, башня должна была стать чем-то вроде учебного полигона: собрали – разобрали, собрали – разобрали… А для вавилонян же первое требование разобрать оказалось культурным шоком, сильнейшим потрясением, поскольку они жили в мире постоянных сооружений, строили на века, а камень был символом тысячелетней истории. И хотя пришельцы сразу восстановили башню, никто не поверил, что это настоящая башня и настоящий камень.
Поскольку изменение восприятия базисных категорий происходит медленно, то люди обычно даже не замечают, что понятия, которыми они привыкли пользоваться, давно трансформировались. Та к и получается, что в дальнейшем не сигнал определяет налагаемый на него смысл, а смысл манипулирует сигналом, приспосабливая его к себе. Тогда человек начинает верить, что, безоговорочно принимая внушенные социальным окружением системы ценностей и строя сценарии их достижения, он действует под давлением реальности, а не конструкций своей психики. Выходит, что человек сначала определяет, а потом видит, а не сначала видит, а затем определяет. Когда стереотип уже усвоен, то самые разнообразные факты с готовностью интерпретируются именно как подтверждающие его, включая те события, которые в равной мере допускают иное толкование и возможность опровержения. Способен ли человек увидеть хоть что-то непредвзято? Да, но для этого ему необходима специальная тренировка, чтобы устранить всякие мысли о том, что возможно увидеть в данном месте и при данных условиях. В противном случае поступки человека определяет в большей мере модель мира , нежели сама действительность. На самом деле пока разум не создал таких понятий, как "атом", "вирус" или "ДНК", данные аспекты действительности и не могли оказывать влияния на поведение, следовательно, поступки направляют не объективные обстоятельства, а субъективные представления о них.
Каков механизм, с помощью которого общечеловеческая часть модели мира руководит восприятием в принятом стиле? Это предвосхищающие схемы, подготавливающие человека к принятию информации строго определенного вида и, таким образом, управляющие его активностью. Покажем на примере, до какой степени господствующие в обществе ценности определяют зрительное восприятие. По свидетельству Б. Раушенбаха, избрать геометрической основой своего искусства не пластичный рисунок, а графику, похожую на чертеж, египетских мастеров заставили социальные нормы Древнего Египта. В те времена эгоцентризм в обществе еще не возобладал и человек ощущал себя частицей природы. Лишь много позднее взяло верх ощущение своей самобытности и мир разделился для человека на две части "Я" и "все остальное". Тогда и возникло субъективное восприятие пространства, а до этого царствовало объективное, лишенное индивидуальной точки зрения восприятие "мы", которому и соответствовало совершенно объективное изображение – чертеж. Ведь у множества людей, видящих некий предмет с разных ракурсов, общим является только объективная форма предмета. Поэтому в те времена и был в предпочтении чертеж – изображение, одинаково верное для всех (229, с. 217).
Совсем иные ценности, иная модель мира у христиан. Особенно отчетливо влияние этих норм проявилось в иконописи. С помощью условных приемов были найдены способы передачи христианских понятий художественными средствами. Они акцентировали особую значимость посмертного существования. В соответствии с этим мастера не считали нужным показывать святого в житейском облике, а рисовали таким, как если бы это был его посмертный, духовный облик. Иконописцы старались передать его вечный образ, не замутненный случайностями быстро меняющегося мира земных страстей. Так как назначение иконы – помочь молящемуся войти в общение с небесным покровителем, она должна была обладать мощной, чудотворной, внушающей силой. Решение этой задачи отразилось в построении пространства иконы, с обратной перспективой, изменяющей восприятие. Если прямая перспектива эпохи Возрождения и современности уводит зрителя в глубину пространства картины, удаляя от него изображение, то обратная приводит к ощущению наплыва изображенного на зрителя – он как бы становился соучастником происходящего (229, с. 265, 268).
Кроме части модели мира , общей для членов данного сообщества, в ней представлена индивидуальная часть. Человек восприимчив избирательно. Он открыт для всех влияний, но не "всеяден". Индивидуальность – не только результат, но и творец собственного развития. И если общечеловеческая часть облегчает взаимопонимание, то индивидуальная – далеко не всегда. Индивидуальная часть проявляется прежде всего в субординации мотивов ("для вас важнее это, а для меня то"). И хотя впечатления получены индивидом от тех же событий, что и у сограждан, упорядоченность их по значимости (близости к вершине иерархии) может иметь особенности. Именно это и формирует неповторимость личностных норм. Библейский царь Соломон выявил эту иерархию, решая спор двух женщин о ребенке – обе претендовали на материнские права. Он приказал разрубить ребенка, отдав половину каждой. Этим приказом он моментально, безошибочно определил мать в той, которая отказалась от своих прав, чтобы сохранить ребенку жизнь. В этом отказе обнаружилась субординация мотивов, единственно возможная для матери. Из этого примера видно, что не только конечность собственной жизни регулирует иерархию ценностей и не всегда "жизнь" находится на вершине пирамиды. Чем глубже духовное развитие человека, тем дальше его высшие идеалы от оценки собственно жизни. Он обретает себя настолько, насколько теряет, забывает себя ради кого-то или чего-то. Ответ человека на вопрос: "Самое ли страшное ваша смерть?" – вскрывает иерархию его ценностей. "Нет. Страшнее смерть моих детей, потеря честного имени, утрата веры и любви".