Входит Старый Студент.
С т. с т у д е н т(здороваясь) . Простите, Дина, несколько запоздал. Не мог отказать себе в удовольствии дослушать до конца «Травиату».
Д и н а. Здравствуйте, Петр Кузьмич. Ну вот, позвольте познакомить – это мои товарищи-стародубовцы. Тут не все: нас в землячестве много, тридцать пять человек. Стамескин… Константин Иванович, наш председатель… Ну, да потом сами разберетесь, а то все равно сразу всех не упомните. Это Онучина. Чаю хотите? Сейчас будет горячий чай.
С т. с т у д е н т. Сердечно благодарю, с удовольствием выпью стакан. Как у вас весело! Я уже из прихожей услышал ваш молодой и веселый смех.
О н у ф р и й. Да, ничего себе. За твое здоровье, Сережа.
Несколько секунд неловкого молчания.
С т. с т у д е н т. Я не помешал вам, господа?
К о з л о в. Нет, нисколько. Подвинься-ка, Костик, я тут присяду. Ты чем мажешь сапоги: смальцем или дегтем, отчего они у тебя так воняют?
К о с т и к. Касторовым, брат, маслом.
Л и ля. Скажите, пожалуйста: это не вы были третьего дня на «Фаусте»?
С т. с т у д е н т. Да, я. Я вас тоже видел: вы были с какой-то черноволосой девушкой, с подругой, вероятно?
Л и ля. Да, с Верочкой!(Оживляясь.) А скажите, как вы достали билет? Мы с Верочкой целую ночь дежурили – да и то, едва-едва, на самом кончике захватили. Ужасно трудно доставать, когда поет Шаляпин.
С т. с т у д е н т. Я также дежурил целую ночь.
Л и л я. И… не простудились?
С т. с т у д е н т(улыбаясь) . Почему же я должен был простудиться?
Л и л я(смущаясь). Нет, я так… погода была очень плохая…
Д и н а. Вы так любите театр, Петр Кузьмич?
С т. с т у д е н т. Да, очень люблю.(Ко всем.) Я провел двадцать лет в такой глуши, где ничего не знают о театре, и даже заезжие труппы при мне ни разу не бывали. Но по газетам я следил за репертуаром и всегда знал, что ставится в Большом театре… Я очень любил оперу…
Д и и а. И как же вам показалось?
С т. с т у д е н т(улыбаясь, тихо) . Не знаю. В первый раз я очень волновался и плохо видел. Но было очень хорошо.
Л и л я. Ах, Боже мой, неужели целых двадцать лет – а мне и всего только девятнадцать.
К о з л о в. Четырнадцать.
П е т р о в с к и й. Одиннадцать.
Б л о х и н. Д-десять.
Смеются, но тотчас же становится неловко. Старый Студент, все также тихо улыбаясь, обводит всех добрыми, немножко влюбленными глазами.
Л и ля. Что – самим неловко стало? Вот видите, они всегда так, они и над вами завтра станут смеяться. Вам сколько лет, сорок восемь?
С т. с т у д е н т. Нет, сорок семь.
Л и ля. Ну, вот видите. А они завтра начнут врать, что вам восемьдесят… сто.
П е т р о в с к и й. Сто двадцать.
Б л о х и н. Т-тысячу четыреста.
Опять слегка неловкое молчание.
Д и н а. Александр Александрович, узнайте, пожалуйста, как там насчет чаю. Сейчас будет горячий чай, Петр Кузьмич.
С т. с т у д е н т. Нет, мне только сорок семь лет, но и это, конечно, очень много. Правда, поседел я очень рано, в нашем роду все очень рано седели, но это все равно: мне сорок семь лет. И на вашем месте, господа, я также, пожалуй, не удержался бы от смеха: ведь, действительно, немного смешно, когда такой… седой человек носит форму студента, платье юности, расцвета жизни и сил. Иногда я себе напоминаю старуху в белом подвенечном платье, с цветами флер-доранжа в седых волосах.
Д и н а. Вы преувеличиваете, Петр Кузьмич, мне кажется, что вы даже немного рисуетесь. У вас совсем молодое лицо.
С т. с т у д е н т(весело) . Да я и не чувствую себя старым – нисколько! Я говорю только о внешности, о том, что ежедневно докладывает мне мое маленькое, но жестокое зеркальце.
К о с т и к. Это ничего, скоро привыкнете. Вот нашему Онуфрию – вот этому – на днях пятьдесят стукнет, а видите, цветет, как крапива под забором.
О н у ф р и й. Жалкая клевета, зловонная, как его сапоги.