Постоянное присутствие воды порождает и беспокойство. Вода тревожит. На прогулках следует быть осторожным и внимательным. Все непрестанно меняется. Зачастую черная или кажущаяся клейкой темно-зеленая вода выглядит холодной. Ее нельзя пить. Она бесформенна. У нее есть глубина, но нет объема. Как утверждает венецианская поговорка, "на воде нет пятен". Вода из-за бесформенности служит метафорой человеческого подсознания. Карл Юнг в эссе "Видения Зосимы" (1945–1954) говорит, что дух спрятан в воде, как рыба. Венецию часто изображают в виде рыбы. Эта дивная вода, настоянная на духе, представляет собой круговорот рождений и смертей. Но если вода – образ подсознательной жизни, то она дает убежище странным видениям и желаниям. Близкий контакт Венеции с водой потворствует сексуальным желаниям; говорят, вода расслабляет мышцы, так как человек перенимает ее повадку, и разжижает кровь.
Но Венеция, кажется, застыла в раздумье над своим отражением в воде. Она всматривается в него в течение многих столетий. Поэтому постоянно возникает ассоциация между Венецией и зеркалом. Это первый город, который стал производить зеркала в промышленном масштабе, к XVII веку венецианцы изготовляли самые большие зеркала в мире. Зеркальное стекло было создано в конце XV века. Два величайших венецианских художника, Джованни Беллини и Тициан, изобразили молодых женщин, разглядывающих себя в зеркале. В обоих случаях одно зеркало висит позади головы, а другое поднесено к лицу. Обе картины датируются 1515 годом, всего семь лет назад правительство Венеции получило лицензию на изготовление зеркал на острове Мурано. Эти художники рекламировали венецианские товары широкого потребления или скорее разделяли характерную для венецианцев приверженность к предметам роскоши. Но в то же время они средствами живописи показывали контраст между истинной и зеркальной поверхностью, двойственность, которую в окружавшем их мире они вполне осознавали. Молодая женщина могла быть самой Венецией, задумчиво разглядывающей собственное отражение.
Образ в зеркале может в каком-то смысле служить гарантией подлинности и целостности. Корень нарциссизма кроется в страхе фрагментации, который можно успокоить видом отражения. Дева Мария в "Книге Мудрости" прославляется как "незамутненное зеркало Бога"; а Венеция всегда ассоциировала себя с Мадонной. Но, разумеется, изображение в зеркале это фальшивое "я"; оно статичное, отвлеченное, неуловимое. Считается, что венецианцы всегда осознают собственное отражение. Они всегда умели показать себя и устроить маскарад. Они всегда играли роль. Одним из любимых развлечений венецианской публики в XVIII веке было рассматривать друг друга в театральные бинокли.
В этом городе царит двойственность, и, возможно, потому там процветают двуличность и двойные стандарты. Путешествуя по недавно построенной железной дороге, Рихард Вагнер намеревался "поглядеть вниз с дамбы на отражение Венеции, поднимающееся из воды внизу", но его спутник "вдруг уронил шляпу, когда в восторге высунулся из окна вагона". Отражение вызывает восторг, потому что кажется таким же реальным и живым, как то, что отражается. Когда смотришь вниз, на воду, у Венеции, кажется, нет иного фундамента, чем отражение. Видно только отражение. Венеция и отражение Венеции нераздельны.
На самом деле это два города, и каждый существует лишь тогда, когда на него смотрят.
Глава 3
Зеркало, зеркало
Для Венеции характерна неизменная приверженность внешней стороне вещей. Слова о том, что в городе лишь фасады домов заслуживают украшения или отделки, стали общим местом. Бóльшая часть готических фасадов представляет собой именно ширму, не имеющую отношения к внутреннему устройству зданий. Это одна из самых странных особенностей города, в некоторых отношениях напоминающего декоративную ракушку. Богатые штукатурные и лепные работы могут скрывать разрушающуюся кирпичную кладку. Рёскин рассуждает о "двуличности" собора Святого Марка, где внутренняя и наружная отделка совершенно разные. Город выстроен из кирпича, но замаскирован мрамором.
Совершенно не имеет значения, что за великолепными фасадами венецианские дома зачастую холодные, грязные и неудобные. Подобным образом у владельцев домов показная расточительность сочетается со скупостью и мелочностью при ведении домашнего хозяйства. Таковы были привычки венецианцев. К примеру, не принято было приглашать гостя в дом, внутреннее пространство ограничивалось родственниками и самыми близкими друзьями. В XVIII веке английский поэт Томас Грей заметил, что в домашней жизни венецианцы "экономны до неприличия".
Честь и доброе имя в венецианском обществе были столь же важны, как и в любом другом, но мерилом чести было то, что называлось bella figura; так сказать, искусство соблюдать внешние приличия. Одним из важных двигателей венецианской жизни была – и до сих пор остается – боязнь критики. Все должно делаться по правилам, в соответствии с установленными образцами. Эти образцы могут скрывать должностные преступления и коррупцию, но важно, что они неизменны. Это напоминает фасад-ширму венецианского дома.
Двойные императивы видимости и зрелища, замысла и выставления напоказ пронизывают любой уровень и любой аспект венецианского общества. Рассказ XVI века об обанкротившемся банкире из Риальто мимоходом объясняет, что "этот рынок и город Венеция по природе очень склонны прельщаться видимостью и доверять ей". Венецианские живописцы смакуют роскошную внешнюю сторону мира. Архитектуру Венеции отличают уловки и показная роскошь, подобно театральным декорациям. Венецианская музыка всегда была сосредоточена скорее на внешних эффектах, чем на внутренней логике. Литература Венеции была ораторской по своей природе – и в театре, и в народной песне. Ни один другой город-государство в Италии не был так сосредоточен на проблемах риторики и стиля. Характерно, что венецианские потолки – фальшивые, подвешенные где-то под балками. В XVIII веке выставление напоказ, зрелище сделались способом маскировки разложения и провала политического курса. Этот неизменный характерный признак помогает понять сущность города и его жителей.
Современная реставрация многих венецианских зданий – свидетельство неблагополучия, создание в большей степени видимости, чем реальности. В пристрастии к видимости реставраторы создали нереальный город, имеющий весьма слабое отношение к своему прошлому и к своему настоящему. Архитекторы и дизайнеры сосредоточены на том, чтобы повторить эстетические очертания города, но они скорее воображаемые, чем реальные, результат ностальгии и стремления выдать желаемое за действительное. На практике они переделали или модифицировали архитектурный язык прошлого, чтобы он подходил к их собственному заранее составленному мнению относительно того, как в действительности должна выглядеть Венеция. Желобки и кирпичная облицовка были удалены, горизонтальные линии выпрямлены и подчеркнуты, окна изменены, чтобы соответствовать сооружению, балконы сужены ради всеобщей гармонии, мансарды убраны, а барочные детали заменены готическими. По каким-то причинам яркие оттенки красного и желтого стали встречаться в городе там, где их раньше не было. Такой стиль известен как ripristino (создание подделок).
Вот характеристика общего недуга современной Венеции, впервые высказанная немецким социологом Георгом Зиммелем в начале XX века. Он отмечал, что город представляет собой "трагедию поверхности, оставшейся без основания". Это не делает Венецию поверхностной. Напротив. Внимание к поверхности без глубины создает тайну и непостижимость.
Столетиями Венеция была известна производством стекла, теперь доминирующей промышленностью на острове Мурано. В чем привлекательность стекла для морского города? Стекло – материальное море. Море, ставшее твердым, его прозрачность схвачена и обездвижена. Как будто набираете в ладони море и превращаете в парчу. Венеция подходящее место для этого. Писатель Георгиус Агрикола написал в XVI веке об изготовлении стекла в Венеции, что стекло образуется из "легкоплавких камней" и "затвердевших соков" – подходящая метафора положения Венеции между водой и камнем. Песок становится прозрачным. Песок не венецианский, его привозили из Сирии, а потом из Фонтенбло во Франции. Венецианские стекольщики были самыми умелыми в мире.
Стеклодувы работали в лагуне со времен римлян. В Венеции найдено стекло, относящееся к IV–VII векам, а обнаруженная на Торчелло печь VII–VIII веков свидетельствует об условиях производства, характерных для римлян. В народной традиции всегда утверждалась непрерывность производства стекла на островах, и действительно опыт и навыки передавались там из поколения в поколение. Но большая часть знаний почерпнута стеклодувами из византийских и исламских источников. Это еще один пример равновесия, которое поддерживала Венеция между двумя мирами.
В документе 982 года впервые назван по имени один из стеклодувов, некий Доменико. Венецианская гильдия стеклодувов образовалась в XIII веке. В том же веке из страха перед пожарами мануфактуры по производству стекла были перенесены на остров Мурано. Там они расцвели. Однако в каком-то смысле стеклодувы были узниками государства. Они не могли перемещаться ни в какую другую часть Италии. Раскрыть какой-либо секрет венецианского производства стекла значило навлечь на себя смерть. Любого работника, бежавшего на материк, выслеживали и при возможности насильно возвращали. Так подчеркивалось значение этого ремесла для венецианской экономики, а, может быть, и нечто большее. Изготовление стекла было жизненно важно для экономических успехов города.